Мура испуганно моргнула при звуке этого титула, и тогда Петерс уже без улыбки, глядя прямо в глаза Муры своими жутковатыми, слишком светлыми «чухонскими» глазами (Мура с ужасом вспомнила, что именно такие, почти бесцветные глаза были у ее мужа, Ивана Бенкендорфа), суховато сообщил, что судьба детей напрямую зависит от поведения их матери, которая пока что показала себя особой легкомысленной, однако у нее есть некоторая надежда исправиться. Судя по этим фотографиям (Петерс похлопал ладонью по пачке ужасных снимков), она, «графиня Закревская», находится в совершенно доверительных отношениях с английским консулом. И это очень хорошо, потому что отношения с Англией обостряются, как и со всем империалистическим миром, положение представителя Советской России в Лондоне Литвинова ненадежно, есть основания беспокоиться за его свободу и даже, возможно, за жизнь, так что Чека нуждается в любых сведениях, которые можно будет получить о намерениях и действиях английского консула и его окружения. В этом Чека рассчитывает на «графиню Закревскую». И пусть она не беспокоится: ей гарантируется полная конфиденциальность. Разумеется, она и сама должна быть осторожна и соблюдать полную секретность имевшего место быть здесь разговора: это прежде всего в ее собственных интересах.

— Как это там, у вашего Пушкина? — спросил Петерс, словно Пушкин тоже был родственником Муры, и процитировал из другого стихотворения, хотя и не слишком-то к месту:

Твоих признаний, жалоб нежных

Ловлю я жадно каждый крик:

Страстей безумных и мятежных

Так упоителен язык!

Но прекрати свои рассказы,

Таи, таи свои мечты:

Боюсь их пламенной заразы,

Боюсь узнать, что знала ты!

Может, цитата была и не к месту, зато к теме. И Петерс так выразительно выделил голосом последнюю строфу, что не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться о ее смысле.

Так состоялась вербовка Марии Закревской-Бенкендорф в осведомительницы. Разумеется, она ни слова не сказала об этом Локкарту, когда приехала к нему в Москву, сообщила лишь одно: она узнала, что дети живы и здоровы. Дай бог, чтобы так было и впредь.

К слову сказать, Мура вполне следовала совету Петерса (или все же Пушкина): «Таи, таи свои мечты…» Она очень тщательно заметала все следы, которые могли привести к ее связям с Чекой. И хотя благодаря событиям, которые будут описаны далее, связи эти просто-таки били по глазам, Мура путала след как могла. К примеру, она впоследствии рассказывала своему биографу Нине Берберовой, что фотографии были предъявлены ей Петерсом уже в Москве, во время ареста англичан и Муры вместе с ними. Но, окажись это так, компромат не имел бы для нее такого убийственного значения, ибо их с Локкартом отношения были уже общеизвестны, это во-первых, а во-вторых, Локкарт был обречен через несколько дней на высылку из России, и вербовать Муру в качестве осведомителя о действиях англичан не имело никакого смысла. Зато сейчас, когда от ее поведения зависела жизнь Павла и Тани…

Спустя несколько месяцев Брюс Локкарт оказался по делам в приемной наркоминдела Чичерина и, ожидая, пока его вызовут в кабинет, вдруг увидел некоего германского дипломата. Разумеется, Локкарт насторожился: ведь его страна была в состоянии войны с Германией. Однако этот человек посматривал на него отнюдь не враждебно, а с явным интересом. Они, конечно, не обменялись и словом, но на другой день Локкарта остановил на улице сотрудник шведского посольства (шведы были нейтралы, а значит, сохраняли добрые отношения с обеими воюющими сторонами) и сказал, что из германского посольства просили передать следующее: шифр англичан, то есть тот, которым Локкарт кодирует свои донесения, отправляемые в Лондон, известен большевикам самое малое как два месяца.

Вспомнив, что и о чем он сообщал Ллойд-Джорджу[50]за последних два месяца, Локкарт едва не рухнул тут же, на улице, к ногам шведа-доброжелателя. Он не хотел, не мог поверить! Ведь шифр хранился в его столе под замком, Локкарт никогда не расставался с ключом, в квартире практически не бывало посторонних, а если кто-то приходил, то Мура и Хикс (они жили втроем в одной квартире) не спускали с них глаз. Прислуга была пока вне подозрений… Неужели все же кто-то из слуг?!

Два месяца, боже праведный! Два месяца!

Локкарт вдруг вспомнил, что ровно два месяца назад он пережил страшное потрясение: Мура вдруг вновь забеспокоилась о детях, принялась твердить, что не может жить, так долго не видя их, и сорвалась в Петербург, чтобы попытаться пробраться в Ревель. Локкарт позволил ей уехать, однако потом схватился за голову: что он наделал! В стране то левоэсеровский мятеж, то его подавление, то новые наступления белых со всех сторон… Две недели Брюс находился в таком страхе за Муру, что порою впадал в полуообморочное состояние и чувствовал, что может умереть от разрыва сердца. И вдруг она позвонила из Петрограда: все в порядке, то есть не в порядке, потому что в Ревель пробраться все же не удалось, но есть сведения: ее дети живы и здоровы, а она возвращается в Москву.

Назавтра он встретил ее на вокзале.

Теперь Локкарту снова грозила смерть от разрыва сердца — уже от радости. Да и в голове у него совершенно определенно помутилось. Он не особенно выспрашивал… вернее, вообще не выспрашивал Муру, где она была и что делала… даже не задался вопросом, где она, к примеру, нашла телефон для междугородней связи… Его целиком ошеломила страсть к этой женщине. Что и говорить, именно на нем, бедняге, которого в английской разведке считали подающим большие надежды дипломатом и называли человеком с головой, Мура оттачивала свое ремесло морочить мужчинам эти самые головы. В своем дневнике Локкарт тогда записал, словно в полубреду:

«Теперь мне было все равно… только бы видеть ее, только бы видеть. Я чувствовал, что теперь готов ко всему, могу снести все, что будущее готовило мне».

Подразумевалось — в том случае, если Мура будет рядом. Она и была рядом: и ночью, когда спала в его постели, и днем, когда встречалась вместе с ним с секретными агентами, приезжавшими из Петрограда, с сотрудниками, с англичанами, которые являлись в Москву с той или иной миссией: торговой, культурной или, к примеру, с секретной — например, со знаменитым Сиднеем Рейли, с американскими и французскими агентами разведывательных служб. Ее представляли переводчицей — она переводила… Конечно, доставка в Петербург тайных шифров английской разведки была самым выигрышным делом, однако за ту массу сведений, которые Мура получала на встречах Локкарта, Петерс тоже был ей премного благодарен. Он нарочно приехал из Москвы в Петроград, чтобы не только шифры принять от Муры в свободной обстановке (в Москве они не встречались, опасаясь возможных проколов, которые уничтожили бы успешную карьеру осведомительницы Муры Бенкендорф), но и обещал посодействовать пробраться в Ревель, и не его вина, что это не удалось, что чертовы немцы предприняли наступление, которое сделало поездку нереальной…