Дерптский епископ не поленился самолично сходить к верстаку с пыточным инструментом и вернулся с щипцами, имеющими обычные рукояти, но с другой стороны раскрывающимися пятью круто изогнутыми когтями.

— Они очень хорошо рвут именно женскую, мягкую грудь, ведьма. Кусочек за кусочком, кусочек за кусочком, — он сомкнул щипцы, прихватив самый кончик соска своей жертвы, и довольно расхохотался, видя, как она опять забилась в своих путах. В глазах ведьмы читалась такая дикая жуть, каковую она не сможет испытать, даже входя в ворота Ада.

— Твое гнездо похоти мы выжжем пламенем, — он опять запустил руку в волосы внизу живота. — Хотя нет, от этого девки слишком часто сразу умирают… Нет, мы поместим туда серебряного ежа. Женщины любят серебро, правда? Он будет сидеть внутри, раздирая все вокруг себя, но не даст там ничему загноиться. Серебро очень хорошо избавляет от лишних язв, причиняя только чистую и красивую, серебряную боль.

Священник перевернул щипцы и заскользил рукоятью от подмышки своей жертвы вниз:

— А потом настанет очередь твоего тела. Мы станем вырезать из него тонкие кожаные ленточки, а раны посыпать солью, и скоро ты станешь похожа на распустившейся бутон лилии, и начнешь постоянно чувствовать каждый свой лепесток. Потом настанет очередь рук. Мы раздробим вначале пальцы. Каждую косточку, каждый сустав, и станем так подниматься выше и выше, пока руки не станут походить на два рукава забытого в лавке платья. Потом начнем дробить ноги, и когда закончим, ты воистину станешь бутоном, потому, что в тебе не останется ни одной кости, а только мягкие, шелестящие лепестки.

Он отнес щипцы назад, потом вернулся к девушке:

— Но ты не бойся, ведьма. Ты не умрешь. Все это произойдет не сразу. Это будет длиться много, много лет, каждый день. Вот, смотри.

Священник отошел к деревянной коробке, напоминающей очень большую матрешку с оконцем вместо лица, и сильно по ней ударил. В ответ донесся жалобный стон.

— Это нюрнбергская дева. Там внутри длинные ножи и один очень хитрый алхимик, хотевший меня обмануть. Он живет в ней уже полгода, зачем-то постоянно молится о смерти, но он не умрет. Ему пока успели раздробить только левую руку и мизинец на правой, так что ученому предстоит еще очень, очень долгая жизнь.

Дерптский епископ вернулся к Инге, приподнял двумя пальцами ее подбородок:

— Но вначале, разумеется, мы вырвем тебе язык. Раскаленными щипцами, чтобы ты не захлебнулась хлынувшей в рот кровью. Чтобы больше уже никогда ты не посмела наводить порчу на воинов Ордена, и прокляла тот день, когда попыталась сделать это впервые.

Ах, как ему хотелось залить ей горло расплавленным свинцом! Нет, это слишком легко: кипящим маслом! А потом благородно сжечь на костре! Или приковать на полу клетки с крысами, и потом долго слушать крики заживо пожираемого существа. Посадить пещерой похоти на кол у себя под окном, и на протяжении многих дней наблюдать за долгой агонией. Или… Ему хотелось сделать с ней слишком многое!

Великие силы, ну почему вы создали ее только одной?! Почему ее можно раздавить, порезать на кусочки или сварить на медленном огне только один раз!

Священник подошел к ведьме, еще раз внимательно рассмотрел ее со всех сторон. Что ж, раз она оказалась единственной, придется обращаться с ней поосторожнее.

— Прикажете раскалить щипцы, господин епископ? — поинтересовался помощник палача.

— Нет, — покачал головой тот. — Уже поздно. Я не хочу прерывать удовольствие уже через пару часов. Мы начнем с утра, никуда не торопясь, со свежими силами. Ведь нам никуда не нужно спешить. Так, ведьма?

Он опять приподнял ее голову за подбородок и заглянул в глаза, из которых катились крупные слезы. Она запугана до самого крайнего предела. Это хорошо… Епископ понимал, что ожидание неминуемой пытки само по себе становится не меньшей мукой, нежели испытание, а потому решил и завтра не начинать физическое истязание, а лишь продолжить подготовку к нему. Вот на третий день, когда у ведьмы появится первый проблеск надежды на то, что все обойдется, и следует приступить к причинению первой боли. Пожалуй, послезавтра он вырвет ей язык, а потом пару дней выждет, приказав кормить ее гусиной печенью с тертым миндалем — священник наклонил девушке голову набок и потер большим пальцем пульсирующую на шее жилку. А уже потом начнется главное удовольствие…

— Господин епископ… — с усмешкой начал помощник.

— Нет! — коротко отрезал священник, сразу поняв, о чем собирается намекнуть низкородный слуга. — Я запрещаю тебе к ней даже прикасаться! Ей это может понравиться, а она здесь не для того, чтобы получать удовольствие. Ищи себе девок вне замка.

— Простите, господин епископ, — склонился испуганный гневный отповедью помощник палача.

— А если тебе нечего делать, — добавил хозяин замка. — То выжги алхимику нос. Для этого не понадобится вынимать его из девы.

— Слушаюсь, господин, — поклонился слуга и с усердием устремился к жаровне, мысленно проклиная свой длинный язык. Сейчас бы ушел из подвала следом за епископом, и все. А теперь работать придется. Пока нос под корень спалишь, не меньше получаса пройдет.

— Не надо, господин епископ, — взмолился несчастный англичанин. — Господи, пожалуйста, не надо!

Однако священник развернулся и пошел к лестнице. Ведьме будет полезно послушать перед ночью крики без нужды истязаемого дурачка, позарившегося на слишком большой куш. Это прибавит ей лишних приятных мыслей.

В малом зале камин уже погас, за чуть приоткрытыми ставнями темнела ночь. Властитель западного берега Чудского озера прошел в левое крыло замка, где в другом, большом зале, освещенная огнем двух каминов спала на засыпанном соломой полу дворня его замка, вошел в угловую дверь, поднялся по закрученной внутри круглой башенки лестнице. Сюда, через два выходящих в зал, под потолок, окна тянуло снизу ощутимым теплом.

Через приоткрытую дверь спальни тепло просачивалось в его комнату, а плотно закрытые ставни не давали ему улетучиться наружу. Над разобранной постелью висело черное деревянное распятие. У изголовья, в скромном медном подсвечнике, догорала толстая восковая свеча.

Дерпский епископ привычно перевернул распятие ногами вверх, перекрестился от правого плеча к левому и снизу вверх:

— Войди в мой сон, Лучезарный, одари меня милостью своей и подари мне свет своих мыслей и желаний.

Священник скинул свою сутану на кресло, поверх тяжелого нагрудного креста, еще раз перекрестился своим диковинным образом и лег в постель.

Проснулся он от какого-то странного, непривычного внутреннего толчка — словно сердце в груди остановилось, а когда все тело от предчувствия близкой смерти ударило в жар, снова начало стучать. Он уже успел прийти в себя, но теперь все никак не мог успокоиться. Что-то случилось. Случилось нечто неожиданное, к чему он не успел подготовиться.

Епископ покосился в сторону окна: еще темно.