— А ничего кралю ты решил захомутать.

Митька покраснел — не ожидал он, что за ним водится такая напасть и он способен краснеть, как мальчишка, — отвёл глаза в сторону. Когда девушка в накрахмаленном белом халате появилась в палате снова, он взял себя в руки, собрался с силами и поинтересовался дрогнувшим голосом:

— Сестричка, как тебя зовут?

Та проколола Митьку строгим взглядом и произнесла негромко:

— Аня.

— Аннушка, значит. — В Митькином голосе появились нежные нотки, он снова покраснел, заронил голову на подушку и закрыл глаза.

— Давай, давай, давай, — оживлённо потёр руки Расторгуев, когда Аня ушла, — такие девушки очень любят быть снисходительными к раненым. Это у них в крови сидит. В прошлом году я лежал в лазарете в Соломбале — знаешь, какой роман закрутил с сестричкой — у-у-у! До сих пор вспоминаю как сладкий сон.

— А где же она сейчас находится, эта твоя зазноба? — спросил Митька.

— Убили, — бездумным тоном сообщил матрос и засмеялся легко. — Послали на фронт под Средь-Мехреньгу, и там её убили. — Матрос снова засмеялся.

Митька Платонов понял, что матрос врёт, что не было у него никакой сестрички и он выдаёт за явь обычную приятную сказочку. Митька с равнодушным видом отвернулся, смежил глаза. Хотелось спать.

Очнулся он от громкого разговора. На постели матроса сидели двое тепло одетых моряков — в ватных бушлатах и чёрных мерлушковых шапках. Третий моряк, мордастый, в лёгкой бескозырке, нахлобученной на голову, несмотря на мороз, пристроился на Митькиной постели, в ногах.

— Ты, Расторгуев, поторопись, — сытым рокочущим баском выговаривал он Митькиному соседу, — не залёживайся тут, иначе все самые вкусные шаньги разберут на празднике жизни, понял?

— Не от меня это зависит, — оправдывающимся тоном произнёс матрос, — как эскулапы мне повелят, так я и буду действовать.

— Комитет наш решил: как только на фронте окажется Архангельский полк, мы вместе с Третьим Северным полком откроем фронт. Ждать больше нечего.

Услышав про Третий Северный полк, Митька едва не вздрогнул — это был полк, к которому временно приписали экипаж миноноски.

— А когда архангельцев отправят на фронт, не знаешь? — спросил Расторгуев.

— По нашим данным — сегодня ночью. Двинское направление выдохлось, там для беляков складывается очень тяжёлая обстановка — нужны свежие силы. В Архангельском полку работает очень толковая группа большевиков. В Третьем Северном эта группа слабее. Неплохо бы её усилить.

— Вот он из Третьего полка. — Расторгуев ткнул рукой в Митькину сторону. — Из пекла еле вылез.

Митька почувствовал, что человек, сидящий в ногах, внимательно смотрит на него — у Митьки даже кожу на щеках начало от возбуждения покалывать.

— Привлечь к нашей деятельности не пробовал? — спросил матрос с рокочущим баском у Расторгуева. — А?

— Думать об этом думал, но разговора такого не было.

— А ты поговори.

— Ладно.

Не видели ни матросы, ни Расторгуев, что за полотняной ширмой находится ещё один человек — тоненькая, в накрахмаленном халате медсестричка Анна, а сама ширма прикрывает дверь, выводящую в ординаторскую. Дверью этой почти не пользовались, открывали лишь иногда, по случаю.

Аня слышала весь разговор гостей с Расторгуевым и, будучи человеком сообразительным, быстро свела концы с концами, поняла, о чём конкретно беседовали эти люди.

Родилась Аня Бойченко в Вологде, в купеческой семье, успешно закончила женскую гимназию, знала языки, французский и английский; когда началась Великая война, она была вполне взрослым человеком, перешла в последний класс гимназии, мечтала стать биологом, изучать мотылей и бабочек, но время распорядилось по-своему: она стала медиком низшей категории. Отец её был до смерти забит пьяными рабочими молочного завода, мать скончалась от сыпняка, Аня осталась одна, и понесло её по буйным водам Гражданской войны, понесло... На некоторое время прибило к Архангельску, к здешней гавани, но долго ли ей удастся пробыть в этой гавани, она не знала. Скорее всего, недолго: в госпитале стало появляться слишком много раненых, а это — показатель того, что дела на фронте идут не очень... Может случиться так, что придётся покинуть и Архангельск.

Анино лицо невольно делалось печальным, губы начинали подрагивать. Она часто задавала себе вопрос: может ли она вернуться в Вологду, к себе домой? Но дома в Вологде уже не существовало, он был спален, а могилы родительские при всём желании домом не могли стать...

Да и вряд ли соседи вологодские и власти тамошние красные будут довольны тем, что она приехала — Аня Бойченко была сотрудницей не только госпиталя, но и контрразведки, о чём мало кто знал. Бережёного, как говорится, Бог бережёт — за последние годы она потеряла много своих товарищей, в том числе и тех, кто угодил в плен... А в плену языки развязываются очень быстро. Тем более, что и у белых, и у красных мастера заплечных дел имелись отменные. Так что дорога в Вологду, к дорогим могилам, была заказана.

Она дослушала разговор гостей с Расторгуевым до конца и из ворот госпиталя вышла вместе с моряками. Моряки поехали в одну сторону, а Аня Бойченко — в другую. В контрразведку.

Ночью в одной из морских рот были арестованы девять человек. Два автомобиля — легковой и грузовой, с двенадцатью солдатами, вооружёнными винтовками и пулемётом, — прибыли и в госпиталь.

Через минуту в палату, где лежали Митька Платонов и матрос Расторгуев, вошёл щеголеватый поручик, затянутый в кожу, с богатым меховым воротником, откидывающимся на спину. Громко стуча мёрзлыми сапогами, поручик прошёл к столику, на котором теплилась притушенная лампа-семилинейка, и выкрутил огонь до отказа, до жаркой копоти, повернулся к койкам, на которых лежали Платонов и Расторгуев.

— А ну, матросы, подъём!

Расторгуев нехотя поднялся, выпростал из-под одеяла ноги:

— Чего надо, господин офицер?

— Поднимайся, я сказал! — Поручик сделал рукой красноречивое движение.

Словно бы отзываясь на этот жест, открылась дверь палаты, и на пороге появились двое солдат с винтовками. Митька Платонов высунул голову из-под одеяла, оглядел солдат непонимающими красными глазами и натянул на себя одеяло снова — он был здесь не при чём.

Расторгуев закряхтел, с трудом влезая в тесные форменные штаны. Поручик ткнул кулаком в Митьку Платонова.

— А тебе что, особое приглашение нужно?

— Я чего... я ничего, — попробовал отмахнуться от назойливого гостя Митька, но не тут-то было, тот, настырный, вновь ткнул в Митьку кулаком и неожиданно выкрикнул громко, оглушая обитателей палаты:

— Вста-ать!

Митька пулей вылетел из-под одеяла, заплясал на полу — слишком обжигающими, холодными были крашеные доски, пробивали едва ли не до ключиц.