— Альфия… Альфия… Какое красивое у вас имя…

Ощущение поцелуя на руке. Она разлепила краешек глаза. Давыдов, в гостиничном халате, лежал на животе и, прилепившись к ее боку, шептал в простыню:

— Вы и сама такая красивая, Альфия… Вы волшебная…

Она чуть не сказала ему: «Будет вам молоть всякую чепуху…», но вспомнила:

— Надо же на работу! Который час?

Он зарылся лицом в простыню, окутывавшую ее ноги.

— Еще рано. Вы еще можете отдохнуть.

Она теперь уже окончательно проснулась.

— Но все-таки… Семь, восемь, девять? На сколько я опоздала?

— Пять часов утра.

Он снял халат, подполз и улегся на животе с ней рядом. Обхватил руками талию, зарылся носом в кожу. Она приподняла голову, посмотрела — со спины Давыдов был, пожалуй, очень красив. Только голос стал вкрадчивым, похожим на мурлыканье кота, трущегося об руку хозяина у миски.

— Я вас хочу, Альфия.

— Мне надо к восьми на «Красную Шапочку».

— Я отвезу вас, куда вы прикажете.

— Ну ладно.

Она откинулась на спинку кровати. Лица его не видела. Она ощупывала его макушку, затылок. Ничего голова, красивой формы. Возникла мысль: Тане, наверное, неудобно ощупывать его голову, она ниже ростом. Воспоминание не смутило: Давыдов анатомически ей подходил, ей было хорошо. Она вспомнила Володю. В ту ночь ей тоже было хорошо.

«Нет, что-то во мне не так! — Она вдруг мысленно засмеялась. — Я сплю с Давыдовым и воображаю, что я с Володей. Я сплю с Володей — мне видится Сурин». Однако это воспоминание Альфию вовсе не огорчило, наоборот, привело в хорошее расположение духа. Ей нравится всех дурить? Возможно. Но ведь никто об этом не догадывается.

Она расслабилась, и их ощущения сошлись. Тела с трудом, но распались. Давыдов приподнялся и посмотрел ей в лицо. Она улыбнулась.

— Ты раскраснелась. — Он нежно прикусил зубами ее палец. — Ты будешь смеяться, но у меня давно не было ничего подобного с женой.

Она вздохнула.

— Не буду комментировать, сейчас я не психиатр. Пора вставать, а то опоздаю.

Он перевернулся на спину и положил руку поперек ее тела.

— Не отпущу.

— Пусти. «Красная Шапочка» уходит ровно в восемь.

Альфия выскользнула из-под его руки, голая, прошлась по комнате, раздернула шторы.

— Оказывается, мы на набережной! Однако красиво…

Давыдов вдруг вспомнил тот жаркий день в Петербурге, когда у Тани случился приступ. Тогда на набережной упали в любовь двое влюбленных.

Альфия засмеялась.

— Но я ничего не помню! Как мы сюда попали?

Он нежно смотрел на нее с подушек.

— Мы поднялись из ресторана…

— Да? — Она отвернулась от окна. — Ты, значит, кормил меня ужином? А потом?

— Потом мы пришли в эту комнату…

— Дальше?

— Я стал тебя раздевать… Послушай, я снова тебя хочу!

Она отыскала свои часы.

— Нет, не получится. Не успеем позавтракать. Ведь мы сейчас поедем ко мне.

— Зачем?

— Хочу переодеться. На улице опять дождь.

— А как же завтрак? Я хотел заказать в номер.

— Я накормлю тебя овсянкой с молоком. Любишь овсянку?

— Не знаю, — засмеялся он. — Я ее никогда не ем.

— А у меня больше нет ничего. Я дома почти не живу.

— Я это заметил.

— Так пошли.

Они оделись и вышли из номера. Его машина стояла, взгромоздившись двумя колесами на тротуар.

— Не боишься, что оштрафуют?

— Мы смоемся раньше, чем гаишники выползут на охоту.

— А как ты находишь дорогу в Москве? Ты что, знаешь город?

— У меня GPS-навигатор.

— Ах, вот оно что! — Альфия засмеялась. — А у меня — больничный автобус. Малиновая крыша, зеленые бока.

Он усадил ее на сиденье рядом с собой.

— Звучит, как детская песенка.

Он включил двигатель. Альфия закрыла глаза.

— Я сейчас посплю. Вечно не высыпаюсь.

— Я могу оставить только карту, а голос навигатора отключить.

— Вот это будет кстати.

Давыдов бережно пристегнул ее ремнем безопасности и прикрыл своей курткой.

— Но адрес тебе придется сказать. Иначе как же навигатор узнает, куда ему проложить маршрут?

Альфия приоткрыла один глаз и улыбнулась.

— Вот так всегда. Все страшные тайны обязательно раскрываются через постель. — И продиктовала адрес.

На экране навигатора появилась красная стрелка. Давыдов внимательно всмотрелся, куда она ведет, и, стараясь не тряхнуть Альфию, тронулся в путь.

— Сознайся, ты знала, что он с ней спал? — Старый Лев склонился над Альфией, как скала над узенькой полоской пляжа.

— Врать не буду, знала.

— Как же ты могла допустить?

Альфия сидела в кабинете главного врача и нисколько не боялась. Она уже устала бояться. «Будь, что будет», — думала она и ногой, закинутой на другую ногу, раскачивала державшуюся на носке туфлю. Туфля не удержалась и шлепнулась на пол. Альфия вздохнула, вставила в нее ногу и посмотрела на Старого Льва.

— А что, по-вашему, я могла сделать?

— Ну, объяснить ему, растолковать молодому дураку, что здесь не хирургия, не травматология, не реанимация, в конце концов! В психиатрии не крутят шуры-муры с больными.

— Это где-нибудь записано? Чем, собственно, я должна была руководствоваться в своих воспитательных беседах?

— Этикой врача, моя дорогая.

Старый Лев с размаху плюхнулся за стол и достал из пачки очередную сигарету.

— Этику, уважаемый Александр Борисович, учат в институте. Мне преподавать этику молодому здоровому парню, обезумевшему от любви? Как-то неэтично.

— Но ты же могла прийти ко мне?

— Ябедничать не в моих правилах. Я и так уже невольно Бурыкина подвела. Он теперь со мной не разговаривает. Не могу же я со всей больницей переругаться? А кстати, как вы узнали об этом романе?

— Так этот идиот сам обо всем ее родителям рассказал. А они тут же ко мне прискакали. Спрашивали, что им теперь следует предпринять.

— И что же им следует предпринять?

Старый Лев грозно оскалился:

— Вот ты напрасно иронизируешь. Варианты могут быть разные. Вплоть до склонения больной к сожительству, использования служебного положения… Ты понимаешь, что может последовать?