Поэтому все медсестры ходили с пачками бумаг. Они больше смотрели в бумаги, чем на пациентов.

Как-то раз он ударился головой о раму кровати, и под глазом у него расплылся синяк. Пришла медсестра со своими вечными графиками и спросила Фрэнка:

– Под каким глазом синяк?

А ведь, чтобы получить ответ на вопрос, достаточно было взглянуть на Фрэнка. Но медсестра уткнулась в свои графики. Задокументировать ушиб ей было куда важнее, чем вылечить.

Записывали всё. Терапевты составляли отчеты о состоянии здоровья пациентов. Диетологи писали о том, как те питаются. Чертили графики потери веса. Медсестры раз в месяц делали сводки. Столовая ежедневно вела журнал учета. Таблицы питания через зонд. Лекарственные анамнезы.

Фотографии.

Его раздевали, и он стоял нагишом, дрожа от холода, пока его фотографировали. Случалось это где-то раз в неделю.

Его осматривали, нет ли где синяков от падений. Или пролежней. Или кровоподтеков. Свидетельств жестокого обращения, недоедания, симптомов инфекций, обезвоживания.

На всякий случай, если дело дойдет до суда, для их защиты.

– Хочешь, я попрошу, чтобы тебя больше не фотографировали? – предложил молодой человек.

О чем они говорили? Он снова потерял нить. Огляделся: он в столовой. Кругом пусто. Молодой человек натянуто улыбался. Точь-в-точь как старшеклассники, что приходят сюда раз или два в год.

Среди них была одна девушка, Фрэнк забыл, как ее зовут. Может быть, Тейлор? Или Тайлер? Он спросил у нее: “Зачем вы сюда приходите?” Она ответила: “Для поступления в колледж – благотворительность поощряется”.

Они приходили два или три раза, потом пропадали.

Он спросил эту Тейлор или Тайлер, почему все школьники приходят всего два раза, а потом исчезают, и она пояснила: “Два раза – для анкеты вполне достаточно”.

Она призналась в этом без тени смущения. Наверно, считала себя хорошей девочкой за то, что сделала для достижения цели тот минимум, который от нее требуют.

Она спросила его, как ему здесь живется. Он ответил, что рассказывать особенно нечего. Она спросила, где он работал. Он ответил, что на заводе “Кемстар”. Она спросила, что выпускали на заводе. Он ответил, что химическое соединение, от которого, если превратить его в желе и поджечь, плавилась кожа у сотен тысяч мужчин, женщин и детей во Вьетнаме. Тут она поняла, как ошиблась, решив прийти сюда и задать ему этот вопрос.

– Я хотел спросит тебя про Фэй, – сказал молодой человек. – Твою дочь, Фэй. Помнишь ее?

Фэй была такой прилежной ученицей, что этим обалдуям-старшеклассникам и не снилось. Она училась усердно, потому что у нее была цель. Большая, всепоглощающая, серьезная. И внутренний стимул.

– Фэй мне никогда не рассказывала, что ездила в Чикаго. Почему она уехала в Чикаго?

И вот на дворе снова 1968-й, он на тускло освещенной кухне с Фэй, он выгоняет ее из дома.

Он страшно на нее зол.

Он так старался жить в этом городке тише воды, ниже травы. А она возьми да все испорти.

Чтобы ноги твоей здесь не было, кричал он.

– Что же она такого натворила?

Спуталась с парнем, вот что. В старших классах. И этот Генри ее обрюхатил. А они ведь еще даже не были женаты. И все об этом узнали.

Вот что бесило его больше всего: откуда они пронюхали? Все сразу. Как будто она дала объявление в местной газете. Он так и не выяснил, как же это случилось. Его куда сильнее злило не то, что она залетела, а то, что все об этом узнали.

Все это было до того, как у него началась деменция и подобные вещи перестали его волновать.

После этого она уехала в колледж. Она стала изгоем. Сбежала в Чикаго.

– Но ведь она недолго там пробыла? В Чикаго?

Вернулась через месяц. Что-то с ней там случилось, она не рассказывала. Фрэнк не знает что. Она всем говорила, что учеба в колледже оказалась чересчур сложной. Но он-то понимал, что она врет.

Фэй вернулась и вышла замуж за Генри. И они уехали из города.

Она его никогда не любила, Генри-то. Бедняга. Он так и не понял, почему она к нему так относится. В норвежском есть такое слово, gift, означает сразу и брак, и отраву – в общем, точь-в-точь как вышло у Генри.

После отъезда Фэй Фрэнк повел себя как Клайд Томпсон, когда у того умерла дочь: на людях сохранял невозмутимый вид, так что никто не спрашивал у него про Фэй, и постепенно все о ней позабыли, словно ее и не существовало.

И ничего о ней не напоминало, кроме коробок в подвале.

Домашние задания. Дневники. Письма. Отчеты школьного психолога. О проблемах Фэй. Панические атаки. Истерики. Истории, которые она выдумывала, чтобы привлечь к себе внимание. Все это отражено в документах. И они хранятся тут, в “Ивовой лощине”. В подвале. За все ее школьные годы. Фрэнк не выбросил ничего.

Он давным-давно ее не видел. Она исчезла: он это заслужил.

Он надеялся, что вскоре совсем позабудет об этом.

Сознание его угасало.

Еще чуть-чуть – и он, бог даст, снова станет Фритьофом и больше никем. Будет помнить лишь Норвегию. Лишь беспечную юность в самом северном городе мира. Огонь, который всю зиму поддерживали в очаге. Серое небо летними ночами. Зеленые сполохи полярного сияния. Плескавшиеся косяки черных окуней, которые он замечал за милю. А может, если повезет, в стенах его памяти останется одно-единственное воспоминание: как он рыбачит с кормы лодки, тащит огромную рыбину из глубины.

Если повезет.

Если же нет, то в сознании застрянет другое воспоминание. Мучительное. Он снова и снова будет видеть, как смотрит на темно-красный дом. Как тот исчезает из виду. Глядя на то, как дом медленно скрывается вдали, Фрэнк чувствует, что стареет. Снова и снова он будет переживать эту ошибку, этот позор. Этот кошмар наяву станет его приговором и наказанием: как он уплывает прочь из дома в густеющую темноту.

6

Сэмюэл никогда не слышал, чтобы дедушка Фрэнк столько говорил. Он рассказывал, не умолкая, произнес целый ошеломляющий монолог, местами даже связный и понятный, так что Сэмюэлу удалось ухватить кое-какие важные подробности: его мать забеременела и от стыда уехала в Чикаго, а все документы и записи из детства Фэй хранятся здесь, в коробках, в “Ивовой лощине”.

Сэмюэл спросил медсестру про коробки, и она отвела его в подвал, длинный бетонный туннель с клетками за решетками. Зоопарк забытых предметов. Здесь пылились фамильные вещи: старые столы, стулья, буфеты, остановившиеся старые часы, коробки, поставленные одна на другую, точно полуразрушенная пирамида, темные лужи на голом грязном полу, мутные зеленые флюоресцентные лампы над головой, кислый запах плесени и сырого картона. И посреди всего этого – несколько коробок с надписью “Фэй”, тяжелые, с бумагами: школьные исследовательские работы, записки от учителей, медицинские книжки, дневники, старые фотокарточки, любовные письма от Генри. Сэмюэл рылся в бумагах, и перед его глазами вставал иной образ матери – не холодная, отстраненная женщина из его детства, но робкая девочка, полная надежд. Та настоящая мама, которую он всегда мечтал узнать.