— О, но если это было так, — наивно сказала Лизхен, — то это называется быть шпионом.

— Вот именно, фрейлейн! Именно так и говорят злые языки, но я утверждаю, что путешествовал из любопытства и рассказывал о виденном по несдержанности, а императора я забавлял своей болтовней, и он давал мне деньги из великодушия.

— А! — произнес пастор.

— И так как император Наполеон, — продолжал капрал, — был очень щедр, я вспоминаю, как однажды вместе с одним молодым офицером из гвардейских егерей, которого он дал мне в спутники, я выполнил одно очень смелое поручение… Хотите, расскажу, господин пастор?

— Конечно, господин Шлик; я не очень люблю истории про императора Наполеона, но ваши так интересны!

— Однако, — заметил Шлик, указывая на капитана, — если господин не говорит по-немецки…

— И что же? — спросила Лизхен.

— Так я могу рассказать ее по-французски!

— Не беспокойтесь обо мне, господин капрал, — сказал на превосходном немецком языке капитан, до сих пор не произнесший ни слова, — вы видите, что и я вполне могу послушать вас.

— О! Поскольку мы находимся среди соотечественников, — сказал Шлик, — я больше не сомневаюсь. Так вот, господин Вальдек, тот молодой офицер и я должны были всего-навсего проникнуть в руины одного старого замка, где собирались члены общества современных свободных судей…

— В Абенсберге? — спросил пастор.

— Да, вот именно! Вы знаете Абенсберг, господин Вальдек?

— Я жил там некоторое время, да, — с безразличным видом ответил пастор.

— Так вот, речь шла о том, чтобы проникнуть в руины старого замка Абенсберг, затем вступить в общество, чтобы узнать о намерениях его членов. И действительно, мы с офицером были приняты в это общество — вернее, я-то уже был принят в него, и на следующий день мы рассказали князю Невшательскому такую интересную историю, что от имени императора, которого эта история, кажется, сильно позабавила, начальник главного штаба дал мне сто наполеондоров!

— Хорошенькая сумма, господин Шлик, — сказал пастор, — вы, вероятно, богаты, если в течение жизни рассказали немало таких же интересных историй.

— Человек никогда не бывает достаточно богат, господин пастор, если имеешь жену и ребенка, а ребенок этот — девочка и ей надо собрать приданое.

— Понимаю, именно это заставило вас перешагнуть через национальные соображения.

— Какие национальные соображения, господин пастор?

— В конце концов вы немец и, служа императору Наполеону…

— Немец? Вы уверены в этом, господин пастор?

— Вполне.

— То есть я житель Бадена.

— И что же?

— Вот что: разве Великое герцогство Баденское знает, что оно есть такое, господин Вальдек? Я ни в чем не хочу превзойти его, ведь я баденец! Начал я, так же как и Великое герцогство Баденское, с того, что был немцем; затем, когда Великое герцогство Баденское стало французским или чем-то вроде этого, я, натурально, сделал как и оно. А теперь в Европе происходит масса всевозможных потрясений, конгресс снова перетащил нас в Рейнский союз, к новому хозяину, так что Великое герцогство Баденское, хотя и управляется французской принцессой, опять становится частью Германии, — таким образом, я тоже становлюсь частью Великого герцогства, понимаете, становлюсь немцем!

— Иначе говоря, господин Шлик?.. — спросил пастор, пристально глядя на капрала и пытаясь понять, к чему тот клонит.

— Иначе говоря, господин Вальдек, не зная как следует, что же я такое, я принял решение, чтобы утвердиться так или иначе, вступить в жандармерию. Тем самым теперь я ни немец, ни француз, теперь я жандарм — к вашим услугам, как говорят мои друзья-французы.

— И наконец, господин Шлик, к какому вы заключению приходите?

— К какому заключению? А! Вы хотите знать, чем я закончу?

Он бросил взгляд на гостя пастора, чтобы увидеть, такого ли тот мнения, что и хозяин дома; капитан оставался невозмутимым.

— Боже мой! — прошептала девушка, чувствовавшая, что все шло к развязке.

— Я делаю такой вывод! — продолжал Шлик. — Вот я жандарм, в треуголке и шпорах; кроме того, капрал до мозга костей и в этом качестве имею поручение выследить и арестовать одного беглого француза, бывшего солдата того, другого; он был заговорщиком при прежних и, чтобы избежать смертного приговора, натянул им нос, как говорят по ту сторону Рейна, — сбежал в Великое герцогство Баденское.

— Как зовут этого француза? — спросил пастор.

— О! — вздохнула девушка, опасаясь, что капрал произнесет это имя и оно поразит отца.

— Право, не знаю, — ответил Шлик. — До сегодняшнего дня мне не сочли нужным сказать его имя, ограничившись одним описанием.

Затем, глядя на капитана, он продолжал:

— Что же касается его описания, оно таково: глаза голубые, волосы русые, лицо бледное, рот небольшой, зубы белые, рост пять футов четыре дюйма, возраст — лет двадцать восемь — тридцать.

Несмотря на испытываемый страх, а может быть, из-за него, пастор быстро взглянул на своего гостя. Лизхен не было нужды смотреть на него, чтобы убедиться, что описание оказалось точным до мельчайших подробностей. Однако видя, что ни во взгляде, ни в интонации капрала не было никакой враждебности, пастор ободрился и, сделав знак молодому человеку не выдавать себя, сказал:

— Но все это, господин Шлик, не объясняет нам…

— … причину моего визита, господин пастор? Будьте спокойны, я дойду до нее. Представьте, что уже три дня мои два жандарма и я сам выслеживаем этого парня, но не можем схватить его, хотя точно знаем, что он бродит где-то в окрестностях; сегодня вечером один из моих людей увидел одного гражданина, который тихонько крался вдоль забора. Ему показалось, что он узнал его, и своим карабином преградил этому гражданину путь; тот пустился бежать, мой жандарм — за ним следом и уже собирался схватить его, когда этот парень, добежав до стены вашего сада и по всей видимости зная толк в гимнастике, прыгнул на тумбу, с нее — на стену, а оттуда перемахнул через стену на ваши клумбы! Тогда мой человек выстрелил ему вслед, предполагая даже не подстрелить его, а, скорее, предупредить нас. Мы прибежали на место действия; нашли там жандарма, перезаряжавшего свой карабин; он рассказал нам, как было дело, и мы пришли спросить вас, господин пастор, не видели ли вы француза, которого мы ищем?

— Я? — спросил пастор.

— И не прячете ли вы его у себя?

— Как вы можете это предполагать, мой дорогой Шлик, зная о моей ненависти к людям этой нации?

— Э! — произнес капрал. — Так я и сказал своим товарищам.

— Это правда? — воскликнула Лизхен, вздохнув с облегчением.

— Да, так я сказал товарищам, — продолжал жандарм, который, казалось, задался целью заставить своих слушателей пройти через всю гамму чувств от надежды до страха, — но себе, Шлику, я сказал иначе: «Господин пастор так добр, что вполне способен забыть о своей ненависти и оказать гостеприимство даже своему злейшему врагу!»