Коммандер Сэмюэльс протянул руку под консоль, выудил трубку и, поднеся ее к уху, настучал на кнопках номер капитанской каюты, чтобы доложить о смене вахты.

— Да, — ответил мужской голос.

— Доктор Тревор, что-то случилось? Где капитан?

— Она легла. Я дал ей лекарство — ее головная боль за последний час заметно обострилась, а я уже собирался выйти. Так что, все-таки разбудить ее, коммандер?

— Не надо, доктор. Спасибо.

— Значит, увидимся вечером на приеме?

Не ответив на вопрос, Сэмюэльс положил трубку на консоль и сквозь голограмму уставился в пространство.

Часом позже Сара вошла в самый передний отсек «Левиафана». Фарбо следовал за ней по пятам. После множества пройденных отсеков, где парили суета и оживление, отдаленность и безмолвие носового показались просто-таки всеохватными — будто вступаешь в звукоизолированное помещение.

— Боже мой… — выдохнула Сара, задирая голову, чтобы взглядом проследить массивные стрингеры на высоте сотни футов над их головами.

Впереди были секции, охватывающие весь отсек. Они поднимались до потолка, достигая пика ближе к концу отсека. Напоминало это гигантский складной авиаангар-«ракушку». Вдоль потолка в два ряда висели два десятка люстр в стиле сходном с ар-деко. В это время свет их был пригашен до приятного уровня.

— Должен сказать: когда эта женщина строит что-нибудь, то результат впечатляет, — прокомментировал полковник, тоже выворачивая шею, чтобы оглядеть обширное помещение.

На самом носу, на искусно изготовленном тиковом подиуме, высился старинный корабельный штурвал, а рядом — позолоченный машинный телеграф. Белое свинцовое стекло было подсвечено, а стрелка стояла на «полный вперед». Подойдя, Сара посмотрела на золотые буквы на штурвале корабля.

— «Левиафан-1858», — зачитала она вслух. — «Ради мира». Это настоящий корабельный штурвал с самого первого «Левиафана».

Она положила ладонь на штурвал и оглядела шикарно обитые диваны, обращенные к внешней стороне корпуса «Левиафана». В центре находился большой стол для совещаний, просторное место для сервировки блюд и локальные источники света, подсвечивающие множество аквариумов, протянувшихся вокруг всего интерьера от пола до середины ее высоты.

— Ты напоминаешь мне жену. Ее всегда изумляло все, что она видела вокруг. Род людской, прошлое планеты — все заставляло ее думать, что ее долг постичь это. Завидую я твоей наивности, юная Сара.

Она обернулась и поглядела на Фарбо, слегка склонив голову к плечу:

— Уж какой-какой, а наивной Даньелла не была, полковник. — По чертам Анри на миг промелькнуло выражение муки. — Прошу прощения, я знаю, что вы любили свою жену. Кажется, чем сильнее мы любим, тем больше рок настроен работать против нас. Однако поскольку вы пришли в комплекс группы ради убийства, в данный момент я сочувствия к вам почти не испытываю.

Тут их разговор был прерван. Открылся большой двойной люк, и вошли Вирджиния, Найлз, Алиса и Ли. Сара и Фарбо смотрели, как новоприбывшие вереницей входят внутрь и озираются, испытывая от сводчатого зала не меньшее потрясение, чем они сами несколько минут назад.

— Ничего себе местечко, а? — сказала Сара.

Внезапно яркость света снизилась почти до полной темноты, и секции облицовки по самому носу начали отъезжать, складываясь одна на другую, точь-в-точь как тогда в салоне, только куда в большем масштабе. То же самое происходило и с наружным корпусом. Защита оказалась двухслойной.

У них на глазах будто распахнулось синее море — и перед ними, и над их головами, потому что застеклен был не только перед, но и верхние сто футов свода отсека. Перед ними раскинулась обширная панорама Северного Ледовитого океана, и глубины озарил ярчайший свет из всего когда-либо виденных любым из присутствующих. Они видели даже массивную боевую рубку высоко над собой — стоило лишь поглядеть вверх, в сторону кормы.

— Это так красиво… я… я…

Ли похлопал Сару по плечу, а потом приобнял, когда она, прильнув к корабельному штурвалу, смотрела, как море расступается перед идущим «Левиафаном». Стеклянный нос был разбит на сорокафутовые акриловые секции, разделенные композитными стрингерами, с которыми стекло буквально сливалось. Все раздвинувшиеся секции, чтобы показать хляби морские, аккуратно уложились в стрингеры, и ничто не заслоняло обзора, сколько видел глаз.

— Конструктивные решения превосходят всю судостроительную архитектуру наших дней. Они открывают совершенно новый мир. Не прийти к какому-нибудь соглашению будет просто преступлением, — вслух заметил Найлз, любуясь темно-синим морем за стеклом.

— Будь это так просто, Найлз, я бы согласился, — сухо, без эмоций, заявил Ли. — Однако мы не видим здесь кое-чего еще. За утверждениями капитана о загрязнении и вырождении экосистемы сквозят нотки отчаяния.

— Я ей верю и не сомневаюсь, что она считает это единственным возможным для нас курсом действий. — Вирджиния положила ладонь на холодное стекло — точь-в-точь как раньше капитан, — ощутила холод и позволила ему пропутешествовать вверх по руке. — Нет, по ее мнению, в этом вопросе выбора попросту нет. Она хочет безусловной сдачи Мирового океана, и сомневаюсь, что она согласится на меньшее.

Остальные посмотрели на Вирджинию не без изумления. Она была так молчалива с самого момента их похищения, что это уже начало их тревожить.

— У Джинни экологическая совестливость развилась довольно поздно в ее академической жизни.

Все, кроме Вирджинии Полок, обернулись к задней части зала. Там, на балкончике шириной футов в десять, стояло большое кресло, в котором сидела капитан «Левиафана», глядя в окутанное мраком море. Медленно встав, Эрталль окинула взором деревянную палубу в шестидесяти футах под ней.

Джинни? — переспросил Найлз, переводя взгляд с капитана на Вирджинию, лишь склонившей голову и прислонившейся лбом к холодному стеклу.

— Имя Вирджиния всегда казалось мне таким официозным, так что в Массачусетском технологическом я звала ее Джинни. Мы слыли, что называется, вундеркиндами. Она всегда было по уши в книгах и учебе, но окружающего ее мира напрочь не видела. Однако она всегда выступала за Бога и отечество, но никогда и тени мысли не допускала, что ее отечество творит с окружающей средой планеты — вообще-то, с окружающей средой Бога.

— Вы знаете друг друга? — спросила Сара, похитив этот вопрос с языка у Найлза.

— Вы, американцы, удивительно забавны, — промолвил Фарбо, проходя в зал и высматривая бар, который, как он догадывался, должен непременно где-то здесь быть.

— Мы лучшие… наверно, вернее сказать, когда-то были лучшими подругами, — сообщила Эрталль со своего возвышения.

— Скажи мне, что диверсантом была не ты, — сказал Комптон, делая шаг к стеклу.

Вирджиния обернулась. Вид у нее был потрясенный и уязвленный.

— Что?