ему уже нечем держать его, снова умоляюще поторопил: — Добей, браток… Сам видишь, не боец я уже… А ты беги… Хватай планшетку и беги! — И, взглянув на Днепр, который уже румянился полосами и заманчиво кудрявился утренними дымками, даже повеселел. — В Днепр меня… слышишь? Чтобы и труп им не достался…

Марко Иванович сам видел, что спасения уже нет. Было слышно, как сопели, взбираясь на островок, преследователи. Но отважиться на то, о чем просил родной брат, не мог.

И тогда Михайло вдруг стал суровым. Он уже не умолял, а приказывал:

— Ты должен! В твоих руках судьба нашей армии. Я приказываю тебе именем… — почти крикнул он и, остановившись на миг, тихонько досказал сквозь слезы: — именем… моей Надийки…

На бугорке, очевидно напав на покропленный кровью след, уже победоносно кричали:

— Сюда! Они здесь!..

Марко Иванович схватил брата на руки, припал губами к его губам и бросился вместе с ним в воды реки. А вынырнув, увидел на поверхности только пенившееся красное пятно, подхваченное течением, и в отчаянии закричал на весь Днепр:

— Прости меня, брат!

…Когда Марко Иванович начинал свой рассказ, он говорил осторожно, не спеша, наблюдая, как реагирует Надежда, но и мысли не допускал, чтобы еще кто-нибудь, кроме нее, мог слышать эту исповедь. А между тем в подвале они были уже не одни. Командиры, политруки, пришедшие навестить Марка Ивановича, потихоньку столпились на пороге и, слушая его рассказ, будто сами видели гибель героя. И каждый невольно почувствовал, какой же дорогой ценой досталось то, что они призваны защищать.

А когда старый коммунар, обняв Надийку, уже не сдерживаясь, застонал, вспомнив последнее прощание с ее отцом, казалось, содрогнулись плавни и будто снова прокатился по Днепру раздирающий душу крик: «Прости меня, брат!..»

IV

Восток светлел, и венчики туч уже загорались пламенем, когда Надежда возвращалась на завод.

В это время с товарной вернулась и группа Заречного, о которой в ночной суете совсем было забыли. Морозов вообще не знал, где был Заречный, обрадовался его появлению и удивился, что тот под такой бомбежкой проторчал на товарной.

Конечно, если бы взаимоотношения его с Лебедем не были так обострены, Заречный с вечера вернулся бы на завод. На этом настаивали и хлопцы, ходившие с ним. Ведь на станции они сразу же узнали, что никакой представитель завода туда не приезжал. Однако Заречный не прекратил розысков. Чтобы не подумали, будто он намеренно отнесся к делу кое-как, а главное, чтобы не сложилось такого впечатления у Надежды, Заречный даже во время бомбежки, рискуя жизнью, до самого утра носился по товарной. Лишь во время массированных налетов хлопцам удавалось затянуть его в какой-нибудь подвал.

Утром, возвращаясь на завод, они неожиданно наткнулись возле Шлюзовой на кучу разбитых машин. Вокруг шоссе зияли темные и еще свежие воронки. В обочине валялись две совершенно разбитые и обгоревшие полуторки. Одна из них очень напоминала ту, на которой выехал Лебедь. И вся группа пришла к выводу, что именно здесь, очевидно, он и погиб.

Шафорост особенно болезненно переживал тяжелую весть. И если бы не такое время, когда над городом нависла угроза окружения, он, вероятно, сам отправился бы на розыски зятя. Но сейчас было не до розысков. В любую минуту со всеми на заводе могло случиться то же, что и с Лебедем. Положение оставалось напряженным и неопределенным. На обоих берегах были приведены в действие поспешно стянутые за ночь силы. К пушечной дуэли снова присоединилась авиация, заговорили все виды оружия. С самого утра разгорелся ожесточенный бой.

Однако группа Морозова и Жадана продолжала охранять завод. Время от времени вспыхивали пожары. Тогда объявляли аврал, до изнеможения боролись с огнем, но завод не бросали.

Вторая попытка связаться с центром тоже не удалась. Все пути к городу и вся территория вокруг него оказались под таким орудийно-минометным обстрелом, что со двора нельзя было и высунуться.

Командир полка, части которого окопались перед заводом, узнав о существовании в его секторе какой-то заводской труппы, сгоряча приказал выгнать всех, но, узнав, что группу возглавляет депутат Верховного Совета, ограничился лишь тем, что назвал Морозова сумасшедшим и отказался в такой ситуации нести ответственность за группу.

Бой не утихал до позднего вечера.

С наступлением темноты стрельба постепенно утихла. Лишь изредка перекликались дальнобойные батареи, раздавался кратковременный треск автоматов.

Наступала вторая, окутанная неведением, исполненная опасности ночь.

Вокруг завода снова выставили сторожевые пикеты. Надежда с Миколой стали возле ворот главного входа. Небо затянулось тучами, и двор погрузился в сплошную тьму. В нескольких шагах ничего не было видно. Лишь массивные кирпичные столбы ворот несколько проступали из мрака.

Микола беспрестанно вспоминал свою Зину. Вспоминал и нервничал. Где она? Что с ней? И Надежда заметила, что его беспокоит не столько то, что жена его в опасности, сколько сомнение в ее верности. Чувствовалось, что сейчас он особенно сильно ревнует ее и именно потому и нервничает.

У Надежды защемило сердце. Ведь и Василь увез с собой подозрения и неуверенность в ней! И от мысли, что его уже, может, и нет, что он погиб с этим горестным подозрением, она застонала.

— Что с тобой? — встревожился Микола.

Долго Надя не могла подавить в себе рыдания. И Миколе снова пришлось кривить душой и уверять ее, что он убежден: Василь жив.

Уже за полночь сквозь тучи начал просачиваться лунный свет. Рассеивалась темнота и на дороге. Стрельба совсем улеглась, наступила тишина.

Но вот за воротами на перекрестке шоссе разорвались сразу две мины, и почти в тот же миг из-за деревьев показалась легковая машина. Она остановилась как раз между двумя разрывами. Было отчетливо видно, как из нее выскочили четверо и бросились в траншею.

Надежду не удивило, что мины накрыли перекресток. Этот бугор на шоссе был пристрелян еще с утра. Время от времени и ночью здесь методически разрывались снаряды. Но откуда взялась машина? Что в ней за люди? Ни Надежда, ни Микола не могли этого понять. Свои хорошо знали, что этот перекресток пристрелян, и объезжали его отдаленной балкой.

Вскоре в просвете между деревьями из траншеи, которая вела к воротам, показались трое. Четвертый, видимо, остался у машины. Время от времени останавливаясь, они все ближе продвигались к воротам.

— К заводу крадутся, — тихо заметил Микола. И, щелкнув затвором, крикнул: — Стой! Кто идет?!

— Свои, свои, — отозвались из траншеи. — А ты кто?

Но Микола, уже не отвечая, выскочил из окопа и, как мальчишка, бросился им навстречу. Надежда, тоже узнав по голосу секретаря