Кстати, я никогда не считал, что у гипноза нет вообще никакого эффекта. Просто я знаю, что у него не может быть настоящего эффекта По-любому, пока она не уболтает меня до того, чтобы я заснул, никаких пари заключать не буду.

Я ложусь обратно на диван, а Элисон пытается вернуться к тому, на чем мы остановились.

— Вам удобно?

Киваю.

— Хорошо. Не забывайте о том, что я вам говорила: не пытайтесь оценивать происходящее с вами.

— Не забуду.

— Представьте себя неодушевленным предметом. Камнем. У вас нет мыслей. Мысль невозможна как таковая. Невозможна. Еще минуту это будет продолжаться.

— Хорошо. Теперь пусть мысли тонкой струйкой проникнут обратно… только пусть это будут подсознательные мысли.

Пусть. Медленно. Детские качели. Ночью, все ночью. Не приходи. Оседлав дикий ветер, плетусь двумя дорожками, а дедушка умер. У тебя есть на это время? Вывихни ржавчину ногтей деревом. Вот и поговорили. Рили-рили. Бег реки мимо Евы с Адамом, от белой излучины до изгиба залива — такая вот ирония, то есть не ирония — дух! Скукота. Мать ломаю. Кашель.

Простите, я потерялся там на мгновение. Ну и херню несет это подсознание. Жаль, ведь мне было приятно погружаться все глубже и глубже, но пришлось вытащить себя оттуда, когда я понял, что на дне меня ожидает только идиотское стихотворение про любовь какого-нибудь Адриана Генри.

— А теперь… поглядите на свое подсознание… найдите те мысли, которые мешают заснуть… что бы это ни было. Не надо им сопротивляться. Их нужно просто отпустить. Как тот балласт, который мы сбросили с нашего воздушного шара. Просто отпустить.

— Мне надо… — доносится до меня мой собственный голос, будто из другого конца комнаты.

— Да?

— Мне опять надо в туалет. Извините.

Такое впечатление, будто из комнаты очень быстро выкачивают весь воздух.

— А это нормально? — слышу я еще другой голос, тоже издалека. Динин.

— Я один раз с таким сталкивалась, — отвечает Элисон обычным голосом. — Мышцы слишком расслабляются, наверное. А может, он таким хитроумным способом пытается противостоять происходящему сейчас.

— Эй! Простите, но я все еще тут.

— Ладно, — говорит Элисон, нарушая основное правило гипнотерапии — не злиться на клиента. — Я досчитаю от трех до одного, и вы будете слушать только меня. Три: не выходя из транса, вы ощущаете, как возвращаются силы. Два: вы расслаблены, мышцы снова вам подконтрольны. Один: вы открываете глаза.

После того как прошло какое-то время, а я четыре раза сходил в увешанный открытками туалет Элисон, снова усаживаюсь на диван и спрашиваю:

— Элисон? Вы на самом деле пытаетесь загипнотизировать меня так, чтобы я заснул?

— Не думаю, что Элисон хочет, чтобы ты обмочил ей диван, — спокойно говорит Дина.

— А я виноват в этом? В том, что у меня мочевой пузырь ослаб? — вопрошаю я, глядя на Элисон.

— Нет, — не очень убедительно отвечает она. — Конечно, нет. Но ко мне придут в пять…

— А сейчас сколько времени? — интересуется Дина.

— Двадцать две минуты.

— А ты успеешь до пяти?

— Не знаю. Если его опять припрет, то не успею.

Легкий шотландский акцент Элисон превратился в отвратительный выговор жителей Глазго.

— Нет. Думаю, я уже в порядке, — уверяю ее, чувствуя себя очень виноватым, как трехлетний ребенок, который вот-вот расплачется. — Не думаю, что мне еще туда понадобится.

— Вообще никогда? — уточняет Дина.

— Ладно, давайте хоть попробуем, — говорит Элисон, закатывая рукава, как настоящие, так и метафорические.

Я закрываю глаза и откидываюсь на подушку.

— Вы расслабляетесь, вы опять приходите в то же состояние, что и в последний раз, — возвращается она к гипнотическому голосу. — Вы вспоминаете то состояние разума и тела… и возвращаетесь в него. Получается?

— Более или менее.

— Хорошо. Оставайтесь там.

Я чувствую, как ее рука — она грубее, чем у Дины — приподнимает мою.

— Я хочу, чтобы вы представили, что рука — это рычаг. И чем ниже я буду ее опускать…

Она потихоньку начинает опускать мою руку.

— …тем сильнее будет ваша расслабленность.

Она роняет мою руку на диван.

— Теперь спите. Спите.

Я чувствую, как все начинает вертеться, — засыпаю; а прикосновение помогает. Похоже, Элисон и сама догадалась, поскольку я снова чувствую прикосновение, на этот раз ее рука у меня на лбу.

— Отрешитесь от всего. Вы в мягкой кровати, вам удобно, вы погружаетесь в нее, все глубже и глубже, тонете в пуховом одеяле, в бесконечной нежности. Спите.

Хотя я и так уже погрузился, что-то в движении ее руки, массирующей мне бровь, заставляет подумать, что можно добиться большего.

— Дина, — доносится до меня мой голос с другого континента.

— Да?

— Я хочу, чтобы ты это делала.

— Что?

— Пусть Элисон продолжает говорить, а массировать меня будешь ты.

За этим следует пауза и, надо полагать, несколько растерянное переглядывание. Я перестаю чувствовать суховатую ладонь Элисон, а через три секунды на мой лоб проливается мирра: рука Дины нежно закрывает мои глаза, как небесная повязка для сна.

— Думайте о Дине как о проводнике, который ведет вас в безопасную, совершенно безопасную темноту. Спите. На вас нет никакой ответственности; вы просто следуете за ней. Бояться нечего.

Элисон говорит уверенно, хотя и сочиняет все на ходу, ее голос кажется тонким и немного глухим, будто я слышу только его эхо, а сам он потерялся на необъятных просторах какой-то долины. Зрение, слух и обоняние отключаются, оставляя мне лишь одно чувство — осязание. Чувствую, что рука Дины приподнимается, и чуть не плачу, хочу, чтобы она опять ко мне прикоснулась; мгновение спустя так и происходит — кажется, будто мне на шею села бабочка. Потом… что-то другое, нежнейшая кожа… она прижимается щекой к моей щеке, и в этом прикосновении я чувствую если не любовь, то что-то очень к ней близкое; спасибо тебе.

— Вы засыпаете. Засыпаете. Засыпаете.

У нее красивые руки, они где-то под моей головой, держат ее, будто младенца, и потом я ощущаю, что она стала ближе. Она тоже забралась на диван. Она совсем меня окутывает собой; она меня обнимает, и мы несемся вниз по вентиляционной шахте сознания.

— Засыпаете.

Это слово приближает меня к невозможному, к осознанию момента засыпания. Я уже почти вижу его, он там, чуть ниже. Что-то поднимается, что-то исчезает. И уже на самом краю темноты я слышу голос Элисон: