Не хочу, чтобы снова так было.

Чудесная Принцесса! Где ты?

При всей моей необъяснимой антипатии к заслуженному партизану всея Крымской области вынужден признать, что дедушка Полищук оказался на редкость полезным членом… нет, не нашего кружка – общества в целом и группы Пятого в частности. Его идея с потоковой обработкой ветеранов, среди которых, сомнений уже не было, находился или сам Нарбеков, или его сестра, упростила нам жизнь суток эдак на трое. Минимум!

Куратор подкинул нам еще четыре фамилии стариков и бабушек, которые если и не годились на роль злодеев, то в качестве ретрансляторов нашей дезинформации могли выступить просто идеально. Каждый из них оказался идеальным прокси-сервером социалистического розлива, на лету схватывающим тончайшие намеки о месте и времени предстоящей приманки, и можно было не волноваться – великой тайны из этого никто делать не будет. Как ни проси.

Узнают все, кому надо и… не надо.

– Так, стало буты, цы нехристи у папэ́рах вси запысаны?[9] – уточняла полученные сведения для собственного понимания востроглазая старушка хоть и тщедушного телосложения, но, без всякого сомнения, великого ума женщина. – Фриц – вин такый, все на оливец брав, все пид рахунок. Памъятаю. И полицаив своих, значить, щоб не забуты, запысали. Та в схоронку цы спысочки до поры до часу[10].

– Нашли, нашли эту «схоронку», Евдокия Артемьевна, вам же говорят, – уже несколько раздраженно втолковывал бабушке дед Полищук. – Да не мы нашли, а воришка какой-то. Тебе его вот… Ирина Александровна описывала. Она ученый, историк. Ей воришка те архивы продать и хочет…

По третьему кругу, между прочим, объясняем.

Где Полищук набрал этих «проксигигантов»? Ума не приложу.

– Так як же можна торгуваты секретными папэрами? Це ж тильки… враги народу такэ можуть.

– Враг он и есть, – со знанием дела кивнул куратор. – И спросим с него по всей строгости. Вот придет он послезавтра утром к церквушке разбитой, что за Байдарскими воротами, торговать секретной своей находкой – там его за жабры и возьмут… кому надо. Ты хоть эту церквушку знаешь, Артемьевна, что над Форосом?

– Як не знаты, Михалыч. Рэсторан там ще був опосля́ вийны…

– А по приметам, что тебе женщина-ученый описывала, не помнишь никого?

– Нэ впизнала, сэрдэшни…

– Ну и иди… с богом. Да не надо тут креститься, Дуня! Не иконостас, чай. Это я к слову… про бога. Просто присказка такая. Ступай!

Старушка с глазами, горящими от переизбытка труднохранимой и скоропортящейся информации, исчезла за дверью. Мы с Ириной переглянулись. Ерундой же занимаемся, если честно. Время только теряем неизвестно на что.

– Это последняя бабушка, Сергей Михайлович? – деликатно поинтересовалась Ирина. – Можно мы пойдем уже? Место встречи еще надо изучить. Карава… то есть Гагарин… что-то такое про страховку придумал, показать хочет.

Дед нахмурился и досадливо пожевал губами.

– С вами бы поприсутствовать послезавтра на операции. Подсобить. Может быть, и знаю я этого горе-археолога с архивами.

– Так ведь нет же… – заговорил я и осекся от тычка под ребра.

Между прочим, в тот же самый синяк, что Хохулина мне вчера поставила.

– Не начинай, – сквозь зубы прошипела Ирина. – Встал. Пошел отсюда.

Мы осторожно приподнялись с кресел и бочком-бочком выветрились из кабинета.

– Чего ты? – начал я оправдываться. – Пусть лучше сейчас узнает, что археолога вообще нет в природе. Потом вони будет – не разгребешь.

– Знает он все! Вернее, слышал он все наши объяснения. Только думает, что мы режим секретности соблюдаем и специально разубеждаем его, что воришка якобы придуманный. Вбил себе в голову, будто специально врем мы ему, и все, намертво! Да ну и пусть.

Если так, тогда ладно. Его проблемы.

– Сейчас метнемся к Байдарам, а потом к тебе домой! – безапелляционно заявила Ирина. – Отпрашивать тебя буду у родителей на сутки. Что хочешь – шахматную спартакиаду или пионерский слалом на Ангарском перевале?

– Слалом хочу! – искренне загорелся я. – Только на лыжах, а не на санках. У меня с бобслеем не вытанцовывается как-то в последнее время.

– Сильно хочешь?

– Так сильно, что кушать не могу!

– Значит, шахматы…

Зараза.

Кажется, после переезда на новую квартиру Ирина нас и не посещала ни разу. Точно! Прежняя сборно-щитовая берлога, где проживала наша веселая семейка, была гораздо дальше от Дворца пионеров, и мой наставник с миловидной внешностью нередко подвозила меня домой на мотоцикле. На чай, бывало, захаживала, покоряя маму культурными манерами и невообразимой скромностью.

Да-да, это я именно об Ирине Александровне.

А сейчас домой добираюсь исключительно пешком – тут десять минут ходу от спортзала до моих новых апартаментов. Смысла гонять «ижак» нету, хотя дорога идет в основном в гору. Да ничего страшного, оно и полезнее будет. Ирина только вот осиротила мою мамулю и носа в гости не кажет. Нет чтобы зайти просто так, без всякой видимой причины. К примеру, на рюмку чая с «Наполеоном»… Так нет же.

И вот повод все же появился.

– Ой, Ирочка! Милая моя, что же вы исчезли куда-то? Заходите, заходите, дорогая. Снимайте дубленку, вот тапочки. Сейчас чайку поставлю! – Мама так обрадовалась, что суетливо захлопотала, заметалась в малюсеньком коридорчике и… все же тем не менее вспомнила наконец и про родного сына. – Ты почему опять без шапки ходишь? На улице холодина! Менингита захотел? Давай, давай. Превращайся постепенно в дебила.

– И вам, мамо, «здрасте» с кисточкой!

– А он ухо от своей ушанки в смоле выпачкал, – присоединился к семейному хору моих фанатов братишка Вася. – А в другой шапочке дырочки для глаз вырезал, вот и не носит…

Нет, вы не подумайте, что меня тут все ненавидят. Вовсе наоборот.

Мама, к примеру, просто считает, что родительскую строгость к сыну необходимо демонстрировать как можно чаще. Даже в присутствии посторонних. Нет, не так. ОСОБЕННО в присутствии посторонних! А Василий… э-э, не знаю даже, как его и отмазать. Просто Вася бескорыстно любит ябедничать. Тем более что он «ма-аленький, и ему простительно». Что-то не помню, чтобы меня часто прощали в его возрасте.

– Привет, семья! Я вас тоже… того… фью-фью… люблю.

– Это что еще за… «фью-фью»? Чего свистишь в доме? Ирочка! Ну что с ним делать? Болтать стал что ни попадя языком своим. Ведь дотреплется же когда-нибудь! Правда же? Вот узнают, где следует, про шуточки твои…