что ничего не чувствовал, но и расслабиться до конца не получалось. Какой-то звук, знакомый и приятный, размеренный и спокойный, обещающий блаженное умиротворение, но, почему-то несущий неприятные ощущения… Плеск волн, веселый смех, легкое дуновение свежего ветерка, тепло палящего сверху солнца, щекочущий кожу песок. Всё это должно было нести приятные эмоции и покой, но несло тревогу…

Уже начинающее проявляться изображение зеленой рощицы, из которой доносился смех, вдруг померкло, сменяясь улыбающейся физиономией Тимофея.

— Пустой, уснул что-ль?! — донесся его радостный голос. — а я толкаю, тебя, толкаю, кой как растолкал! Здоров ты спать, даж рядышком с упырякой упокоенным отрубился!

— Угу, сморило, наверное. — я не стал ничего говорить и кричать, что он своей излишней заботой спугнул какой-то важный сон, посетивший меня во время короткой дремы. Да и сон ли это был?

— Ничегой, накось, живца хлебни, а то видок у тебя токмо чуток лучшее, чем у упыря энтого! — от протянутого бурдючка отказываться не стал, при ранениях его нужно почаще употреблять. Хотя уже и так чувствовал себя гораздо лучше, волшебный напиток творил чудеса. Знать бы ещё из какого вещества состоят эти самые виноградины.

— Спасибо! — произнёс, возвращая бурдючок парнишке и переводя взгляд на тушу одержимого, возле которой крутилось несколько малышей. Антошки среди них не было, но он тоже был здесь, недалеко, на руках у матери. Обнимал за шею, то и дело отклонялся назад и заглядывал ей в лицо, безостановочно лепетал что-то, наверняка о наших с ним похождениях. Мать в ответ лишь улыбалась, глядя на сына раскрасневшимися глазами. Вроде смотрел на них недолго, но она, будто почувствовав мой взгляд, повернулась и без слов, благодарно поклонилась мне. Я склонил голову в ответ, что тут ещё скажешь.

— Видал, как Феофан упыря приголубил? — Тимофей стоял рядом, чуть не приплясывая, так же, как Антошка, тянувший меня вместе смотреть на поверженное чудовище. Хотя мне и самому было интересно, каким образом удалось угомонить этакую махину, да и на самого одержимого тоже глянуть любопытно.

— Не, не успел, он у меня за спиной был, а после отрубился я чего-то, перенервничал может.

— Ха, да тута любой отрубица, у меня самово все внутре трясеца, как на его гляну.

И впрямь! При ближайшем рассмотрении тварь выглядела ещё больше и страшнее. Голова была асимметрична, будто перекошена на одну сторону. Про пасть, наполненную аж двумя рядами зубов, внутрь которой наверняка влезла бы моя голова и говорить нечего. Покрывавшие верхнюю часть тела пластины выглядели чужеродно, словно их прилепили сверху и покрасили под цвет. Шкура толстая, я попробовал острием ножа, но даже поцарапать не смог. На руках, прямо из защитных пластин вырастали шипы из того же материала, то ли кость, то ли что-то похожее. Намечающиеся бугры таких же шипов виднелись на плечах и спине. Громадная, мощная, опасная тварь, даже мертвая вызывающая чувство страха. Но самое странное было то, что в защищенную пластиной скулу твари был воткнут дротик, причём острие наконечника выглядывало из затылка твари. Как такое может быть, понять я не мог, это ведь попросту невозможно! Я бы ещё смирился с тем, что голову одержимого проткнули каким-нибудь световым копьем, будь у кого-то из присутствующих такая способность. Но чтобы обыкновенной деревяшкой с простым металлическим наконечником на конце, я ведь сам проверял крепость тканей чудовища, даже шкуру поцарапать не смог.

— Тимофей, а как Феофан его смог обычной сулицей свалить? Я думал, что эту его защиту вообще ничем пробить нельзя.

— Ха! Так ты жешь не знашь ведь! Всё время запамятываю, что с памятью нелады у тебя!

Вопще, оно конешно прав ты, пробить ейную бронь ничем не смогешь. Токмо в мешок на затылке, но туда есче попасть надобно, упырь не особо его подставлят. Но у нашей знахарки, у бабы Таи значица, есть есче дар один. В опчем она могет любое оружье зачаровать так, што им можно даж камень пробить!

— Ничего себе дар! Так вам нужно было все стрелы и болты так зачаровать и плевать на всех тварей.

— Ха, ишь ты какой! Тута не все такото просто, энто ж дар, его на всех не хватит. Покамест она могет не большее десятка вещей зараз зачаровать, к тому ж надолго его не хватат, чрез три денька пропадат чара с оружья. А потом, чтобы снова також десяток зачаровывать, ей надобно седьмицу, аль поболе выждать.

— Жалко, конечно, но десять всё равно немало. Получается, можно ещё девять таких тварей завалить.

— Не, у нас жешь не десятка их была, токмо четыре. Два на стрелах у дядь Прохора, одно у Деда Василия на болту, и одно вот у Феофана на судлице значица, прочие шесть с собой на промысел забрали. Вопще оне обнаковенно токмо одну-две оставлят, на всяк случай, на промысле все ж опаснее. Но баб Тая сказывала, чтобы в энтот раз побольшее оставили, мож чуяла чегой то недоброе. Оне ж знахари, наперед чуют все, токмо не точно быват. — он сделал паузу, задумался, зачем-то потрогал древко сулицы, точащее из морды чудовища. — К тому жешь чтобы тварь угомонить, надобно попасть хорошо, в голову, аль в сердце. Потому баб Тая зачаровыват поманеньку и токмо лучшим воям, нам с тобою зачарованого ею оружья еще не скоро ждать. Теперь уж у нас токмо две зачарованы вещчи осталися, у Деда Василия и у дядь Прохора. Одну дядь Прохор в самом начале истратил на кусача матерого. Он с топтуном и бегунами был, думали тогда, что просто стая, блудящая к нам наведалась. Кто ж знал, што одержимыя аки пчелы на мед к нам слетяца…

Под конец разговора Тимофей стал серьезен и задумчив. Договорив, вообще замолчал и нахмурился. Понять его было несложно, стоило лишь повернуть голову в сторону степи, по которой тут и там брели одержимые. Как он сказал?! Словно пчелы на мед… Ещё бы понять, что за мед такой этих пчел приманивающий к посёлку, и откуда он взялся, если раньше не было. Какая-то мысль промелькнула в голове, что-то связанное с происходящей здесь чертовщиной. Вроде ухватил её, начал распутывать, пытаясь понять. Что же меня насторожило в этих словах? Пчелы… Мед… Но казавшуюся уже совсем близкой истину отпугнули слова Тимофея, видимо не способного на долгое бездеятельное молчание.

— Я ж упыря токмо второй раз вижу, как в улей попал. — оторвал меня от размышлений его задумчивый голос. — Тот поменьшей вродь был, да и не видал в тот раз, как его угоманивали, прибег, а его уж со стены стаскивають.

— А