— Мне не насрать.

— Не заметно. Было бы не насрать, ты бы вздернул эту белобрысую выскочку, за то, что она столкнула меня с лестницы! Или она так крепко держит тебя за жабры, что не можешь ничего сделать? — ядовито возмущается моя спокойная идеальная Элечка, — Так не переживай. Я сама засажу ее. Понял? Напишу заявление в полицию, расскажу, как чуть шею из-за нее не свернула и ребенка потеряла! Ее посадят! И ты не помешаешь мне!

Все. Надоело.

— Ты меня разочаровала.

От неожиданности она затыкается. Хлопает глазами, пытаясь осознать, мои слова. Видать, не выходит.

— Разочаровала? — переспрашивает, наклоняя голову так, будто не расслышала, — разочаровала?!

— Да. Столько старалась, изображала «ту самую», а сейчас дала сбой.

— То есть, как только я стала доставлять проблемы, так сразу дала сбой? Барханов, ты знаешь кто?

— Знаю. Сволочь. Но не дурак. Никакого ребенка ты не теряла. По крови уже проверили. Нет и не было никакой беременности. Так что завязывай со спектаклем.

Она хватает воздух ртом:

— Да я…я засужу их всех! За то что без спросу… Да как они посмели…

— Я это устроил. Судись со мной, — предлагаю ей заведомо проигрышный вариант.

— У меня, между прочим, кровотечение! Ты сам видел.

— У тебя по графику женские дни.

— Боже, какой ты внимательный! Знаешь, когда у меня эти дни, — в ядовитом восхищении прикладывает руки к сердцу, — я польщена…

— А еще я знаю, что Щеглов — твой папаша, — прерываю ее пафосный монолог.

Эльвира моментально меняется в лице, смотрит на меня как я приведение.

— И о том, что твой брат работает в службе безопасности, тоже знаю, — добиваю ее, — и о том, что он искал Леру, прикрываясь липовым удостоверением, тоже.

Она тяжело опускается на край кровати, отсутствующим взглядом смотрит в стену и криво усмехается:

— Узнал, значит.

— Жду объяснений.

Снова усмешка:

— Перебьешься, Демид.

— Хорошо.

От моего невозмутимого согласия она вздрагивает, словно ударил, и съеживается, но продолжает упрямо молчать.

— Если думаешь, что папаша поможет выкрутиться, то ошибаешься. Ему свою шкуру пора спасать.

Эля прекрасно знает, что против меня никакой папаша не поможет. Вместе с ним и закопаю.

— Да пошел он, — цедит сквозь зубы, — можешь, хоть на кол его посадить. Мне плевать.

Не играет. В глазах проскакивает такая искренняя ненависть, что не остается ни малейших сомнений — с дочерними чувствами тут беда. Тем больше поводов для вопросов.

— Брата тоже на кол сажать?

В этот раз дергается, не удержав равнодушную маску:

— Как хочешь.

— Ты даже не представляешь, насколько хочу. За шпионство и вторжение в частную жизнь по статье пойдет. С надеждами найти когда-нибудь хорошую работу — может распрощаться. Сейчас мои люди пробьют всю подноготную, вплоть до того на какой горшок ходил в детском саду. Уверен, найдется еще много интересных фактов из его биографии, благодаря которым отправится в долгосрочную поездку на курорт строго режима.

Эльвира наконец смотрит на меня. В упор. В глазах такая горечь, что словами не передать:

— Почему мне так везет на сволочей? Не знаешь?

— Давай без лирики. Сама расскажешь или мне копать?

Она знает, что шансов сбежать и выкрутится без потерь у нее нет, поэтому обреченно вздыхает:

— Что именно тебя интересует, Барханов? Пароли, явки?

— Смысл. Меня интересует исключительно смысл всего этого. Что за семейный подряд за мой счет?

— Нет никаких семейный подрядов. Есть ублюдок папаша со своей идеей фикс.

Все интереснее и интереснее.

— Подробности, милая.

Последнее слово — жестко и с издевкой. И плевать, что у нее от обиды дрожат губы, руки и вообще вся она, как осиновый лист на ветру. С эмпатией у меня плохо, тем более к тем, кто гадил.

— Живей!

Острый взгляд в мою сторону. Такой колючий, обжигающий, что хочется оскалиться и зарычать в ответ.

В этот момент я понимаю одну очень странную и совершенно очевидную вещь:

— Ты же меня терпеть не можешь…

— А за что тебя любить, Барханов?

Глава 22.2

Глава 22.2

— За то, что относишься, как к куску мяса? Считаешь удобным приложением, которое можно использовать, когда хочется, а потом без сожалений выбрасывать? За это?

— По-моему тебя все устраивало все эти годы.

Она смеется. Горько и совсем невесело.

— Устраивало? Серьезно? Видишь вот это все, — ведет рукой вдоль подтянутого тела, — это же для тебя все. Для того чтобы твоя сучья натура довольна была. Папаша гребаный силой в меня вбивал — он любит достойных, воспитанных, возвышенных. Спокойных, не тупых, не надоедливых. Идеальных! Поэтому не выноси мозг, не лезь со своим нытьем, будь удобной, покладистой. Не смей упрекать, скандалить и проявлять недовольство.

Я слушаю, как она заводится, перечисляя «достоинства», и с каждым словом офигеваю все больше.

— Что за бред?

— Бред? Ну да, для тебя все бред, что не по-твоему сценарию. Ты ведь у нас на самой вершине пищевой цепочки. Альфа-самец, мать его…

Я раньше не слышал, чтобы она выражалась. Даже банальное безобидное «блин» и то, никогда не срывалось с ее губ.

— При чем здесь твой папаша?

— О, как же без папеньки. Он так мечтал выдать меня замуж за Барханова. Не важно за какого.

И столько в ее голосе желчи и пренебрежения, что даже не верится, что передо мной Эльвира, а не ее резкий и язвительный двойник.

— Знаешь, что самое смешное? — садится напротив меня, тяжело опускаясь на край больничной кровати, — я ведь конченой дурой поначалу была. Увидела тебя, такого особенного, серьезного, статного и тут же влюбилась. Представляешь? Радовалась тому, что судьба свела меня с таким мужчиной как ты…Пока не поняла, что тебе на все глубоко насрать. Перешагнешь и пойдешь дальше.

Она что-то говорит. Вываливает на меня тонны словесного шлака, а я все равно ни черта не понимаю, будто словил заряд адской тупизны.

— Ты так говоришь, будто тебя насильно под меня подкладывали.

— Так и было, милый. Насильно. Папочка, знаешь, какой затейник? — ее голос звенел от ненависти, — Сказал, что если замуж за тебя не выйду, то матери моей хана.

— Подробности! От и до, не заставляй