Производитель таблеток, заменяющих дневной рацион, предпочитает натуральную пищу. Это единственное, что их всерьез заинтересовало в ее письме. Это единственное, что они сочли нужным проверить. Предать огласке.

Он упек ее в дом престарелых в тот же день, когда она получила письмо и когда вышла Zeit с его фотографией. «Переезд в дом напротив», — так он говорил. Он устроил ее в специальное отделение. Для таких стариков, как она. Для тех, кто в маразме. У кого паранойя. Кто забыл свое имя. Кому кажется, что он кто-то другой. Кому кажется, что самые близкие замышляют что-то плохое. Таких много. Самые близкие их не винят. Они платят за своих стариков много денег. Чтобы их держали в «доме напротив» до самой смерти. Чтобы их затыкали. Чтобы им кололи успокоительное. Три раза в сутки.

…Моя спутница опасливо входит в квартиру. Ее зеленые штаны оттянуты на коленках.

— Зинаида Ивановна поживет у вас какое-то время, — говорю я. — Если вам не нужны неприятности, соседям рассказывать об этом не стоит. Никому не стоит рассказывать… Зинаида Ивановна кушает мало. — Я вытаскиваю пачку тысячных купюр. — Этого хватит.

Мать протягивает было руку к деньгам, потом опускает. Потом снова протягивает. Тысячные купюры соскальзывают в карман национального костюма саами.

— А тебя. Тебя тоже ищут? — спрашивает она, глядя мне не в глаза, а куда-то поверх, точно пытаясь отыскать дырку во лбу.

— Да, меня они ищут тоже.

— И какое же твое третье желание? Ты тоже хочешь остаться?

Теперь она смотрит так, точно дырка нашлась и она пытается просверлить ее взглядом поглубже.

Я качаю головой отрицательно, сбивая прицел.

— Я хотела остаться. Но уже не хочу. Свое третье желание я сохраню про запас.

ПОЛАЯ ЗЕМЛЯ

Путь к границе был долгим, земля вязкой, а воздух густым. Но рыцарь, который давно уже позабыл свое имя, приходил туда часто. Там, у самой границы, была башня из бурого камня. Рыцарь входил в эту башню и возносил молитву Вотану, отцу асов, великому богу войны. Он давно уже забыл все слова своего языка и молился на новом, тягучем, похожем на вой языке, который сам изобрел взамен утраченного.

— О великий! Взгляни, что стало с моими воинами! Как уродливо они растут, разрывая на себе кольчуги и латы! Как огромны стали их головы, как непомерно длинны и тонки их ноги. Если будет битва, эти воины не смогут сражаться… О великий! Ты не дал мне сына при жизни, я обрел сына здесь. Он явился ко мне из тьмы… Но взгляни, как он безобразен! О другом я мечтал. Я мечтал о белокуром мальчике-норде, в чьих жилах течет чистая, как горные реки, кровь асов. Этот нелюдь-гигант, тянущий ко мне руки, — мой вечный позор, моя пытка… О великий, я не хочу больше мстить, я хочу лишь вернуть чистоту обоим мирам, лежащим по обе стороны от границы. Я готов принести в жертву себя, и свое войско, и сына, и всех живущих и мертвых. Пусть исчезнем мы все в очистительном льде и пламени! Пусть придет Рагнарок! Пусть потом, когда пламя утихнет, лед застынет в огромную глыбу. И из глыбы вновь появится мир, красивый и правильный, как полярный кристалл… Пусть его населят златокудрые, озероглазые норды. Пусть они будут смеяться и петь, пусть слагают легенды о рыцаре, погибшем за них, пусть их кровь всегда будет чистой…

НИКА

От подъезда идет грунтовая дорожка через поле обезглавленных августовских одуванчиков. Я оглядываюсь на отчий дом — двухэтажное пятнистое здание. Серо-белое: беззащитная бетонная кожа обнажается под осыпающейся известковой коростой. Из окна на втором этаже на меня смотрят мать и Зинаида Ткачева. Они чем-то похожи. Может, страхом. Или тем, что всю жизнь притворялись. У актеров и клоунов мимические морщины чуть глубже, чем у всех остальных…

Дорожка заворачивает к саамскому культурному центру. Он выстроен в форме чума, но штукатурка цвета морковного сока со сливками и колпак крыши цвета грунта на дорогом теннисном корте делает это строение похожим скорее на инопланетный коттедж, чем на исконное жилище саамских охотников… Напротив входа в культурный центр — стенд объявлений. Их много, телефоны разные, но текст примерно один: «Исцелю болезни. Изгоню духов. Летом организую лодочные экскурсии на Лоно зеро и Сейдозеро (возможность сфотографироваться на фоне священных мистических сейдов). Зимой предлагаю катание на оленьих упряжках. В любое время года экскурсии в оленеводческий производственный кооператив СХПК «Тундра». Сувениры, оленьи рога, шкуры, мясо, клюква». Я сверяю тот телефон, что записан у меня на клочке неба между оленьих рогов, с телефонами объявлений. Один из них совпадает. Это плохо. Нойд не должен писать объявления и устраивать лодочные экскурсии. Настоящий нойд точно не должен.

Я спускаюсь к воде. Поселок Ловозеро, по-саамски Луяввьр, или еще Лойъяврсийт, даром что переводится как «селение сильных у озера», стоит на реке. В озеро она впадает в нескольких километрах отсюда.

Река тихая, темная, поросшая вдоль берегов пушистым как мех камышом. В воде криво отражаются и без того кривые деревянные избы. В такой реке хорошо ловить рыбу, лягушек и раков-падальщиков. В такой реке хорошо топиться с камнем на шее. Я смотрю в воду, пока не начинаю чувствовать, что состою из воды на три четверти. Пока не вспоминаю, что утопление бывает синим и белым. Пока меня не начинает мутить.

— Уезжай, — сказал мне Эрвин тогда, в палате. — Прямо сей час, напиши отказ от лечения — и беги. Чем дальше, тем лучше. В медвежий угол. В глухую дыру. У вас в России есть такие места… Иначе она убьет тебя. После этого письма в баварский ландтаг, после всего, что тут было, Старуха убьет тебя.

— Грета Раух?

— Да, Грета Раух. Мать моей матери… Нашей с Эриком матери.

Нашей с Эриком…

За день до этого, когда меня неревели из реанимации в терапию, он пришел ко мне в палату с цветами и фруктами, как ни в чем не бывало. Как будто не он бросил меня одну на Той стороне. Как будто не он не договаривал, врал, притворялся с самого первого дня… Как будто не было ничего. Как будто я просто нахлебалась в бассейне воды, а он меня спас. Он пришел, такой длинноногий, такой белокурый, с букетом лилий. И врачи улыбались. Какая прелестная пара. Они был и тронуты. Они принесли большую зеленую вазу для лилий.

Он поставил лилии в вазу, они пахли болотом. Он сказал, это он меня спас, когда я утонула. Но не он отправился со мной на Ту сторону. И не с ним я была тогда, в самый первый раз, после «Зеленой феи», в стерильной квартире. Он сказал, у него есть близнец по имени Эрик. Это чисто наследственное. Передается в третье поколение. Он сказал, они даже не видели свою мать. Он сказал, их растила Старуха.

…Он говорил, а я слушала. И вдыхала гнилой аромат его лилий. И не понимала, где правда. Он говорил, а я впервые почувствовала, что внутри меня пусто.

Он говорил, что он не хочет мне зла. Что я должна забиться в самую глухую дыру. Такую, чтобы даже он не нашел.