Сквозь серую дымку на небе проглядывало оранжевое солнце, словно отпечаток губной помады на стеклянной дверце душа. На крыше дома стоял Шен, не отрывая от меня взгляда. Я махнул ему рукой на прощание, но он не ответил.

Глава семнадцатая

Средиземноморье, 1980–1983 годы

Мартик был единственным из «Четырех Иков», кто жил отдельно от остальных. На окраине Спаты, в небольшом каменном домике. Раньше там цвели виноградники, кипела работа, а теперь лишь птицы щебетали, выискивая насекомых в зарослях. Других соседей, кроме птиц, у Мартика не было.

Дом был крохотный, в углу – туалет и умывальник, возле печи – узкая кровать. В изножье кровати – стол с задвинутым под него стулом. Сельскохозяйственный инвентарь – коса, лопата и шиповой аэратор – сиротливо ютились в углу.

Когда в печи горел огонь, камни, из которых был сложен дом, светились. Мартик считал это главной и самой приятной особенностью своего жилища, о чем и поведал гостю, шевеля угли шипами от аэратора, отчего искры вылетали из печного отверстия, словно пчелы из улья. Гость рассматривал мерцающие блики на потолке и, как казалось Мартику, слушал его.

«Кровать маловата», – думал тем временем Мартик.

Связанные оцинкованным тросиком ноги гостя не помещались, и их пришлось устроить на столике в изножье. Руки тоже были связаны, но рот гостю Мартик решил не заклеивать. Впрочем, гость и так ничего не говорил.

– Тот, что был с пистолетом, – сказал Мартик, – это был Затик. Он инженер из Алеппо. А сам я из Стамбула. Я не так молод, как он, да и не такой умный. Да чего расстраиваться, факты есть факты.

По поводу фактов сам Мартик, по его же словам, был в некотором замешательстве, потому что одни он узнал дома, а другие уже в школе. Что такое быть армянином в Турции? Прежде всего – научиться держать язык за зубами. Язык должен быть неповоротлив, нетороплив. Неверно сказанное слово – это серьезное преступление. Например, слово «геноцид». Это прямое оскорбление чувств турок. В учебниках факты изложены по-другому. Быстрый, легкий язык назвал бы это ложью, но за такой язык можно лишиться своих родителей.

Мартик, стоя на коленях у печки, продолжал ворошить угли.

Он бросил школу и целыми днями гонял с местными мальчишками в футбол. То ли они были незлобивы, позволяя играть с ними, то ли им просто нужен был кто-то, кто мог бы стоять на воротах. Но играли они с ним честно. Однако, когда начинались потасовки, когда пахло кровью, самым страшным оскорблением было: «У тебя что, армяшки в роду?»

Стоя в воротах, Мартик часто слышал подобное. Он хотел бы избить кого-нибудь за это, хотел ненавидеть… но не мог. Он не мог винить турок за такие слова. Их не учили дома тому, чему учили его. Зато их учили в школе – учителя были проинструктированы так, чтобы ученики запоминали только нужные факты. В этом смысле Мартик оставался честен с самим собой – родись он турком, он точно так же знал бы только нужные факты. Он даже посадил бы в тюрьму собственных родителей.

К тому же ему очень нравилось стоять в воротах. Он не стремился сам забивать голы, ему больше хотелось защищать, нежели приближать победу. Он и человеком таким вырос – не столько активистом, нападающим, сколько защитником, охранителем. Именно это обстоятельство обусловило его роль в группе Акопа Акопяна – он не желал что-либо менять, он хотел сохранить.

– У меня так заведено, чтобы каждый из гостей вслух и громко повторял факты, – сказал Мартик, не отходя от печи.

Факты были следующими: турки-османы уничтожили полтора миллиона армян, начиная с 1915 года. Турки разрушили армянские памятники, выбрасывали мертвых из их могил. А их потомки продолжают начатое, усугубляя совершенные преступления фактом отрицания оных.

Когда Мартик слышал подобное от своих гостей, особенно от самых упорных и укоренившихся в своей ереси, то он, в каком-то смысле, ощущал подъем духа. Каждое признание, безотносительно к его мотивам, было похоже на спасение души. Не на воскрешение мертвых, а на их освобождение.

Однако в остальном Мартик не чувствовал особого подъема. Неприятная правда заключалась в том, что никто, кроме жертв, не обращал никакого внимания на факты. Политические и иные союзы с Турцией по всему миру росли, а отнюдь не сокращались, и даже сочувствующие армянам государства были готовы закрыть глаза на турецкую политику отрицания по приемлемой цене.

Распалив как следует печь, Мартик оставил шип от аэратора в огне, выдвинул из-под стола стул, сел на него и молвил:

– Ну, не то чтобы ты не знал этих фактов…

– Мне сказали, что меня здесь встретит Акоп Акопян и я представлю ему свои объяснения, – сказал наконец Аво.

– Что? Объяснения? – удивился Мартик.

Вообще, он нечасто разговаривал со своими гостями, но этот был особенным. Все его предыдущие гости, как один, отрицали геноцид. И от всех без исключения он получил извинения. Мартик использовал старые средства – точно такие же, как турки использовали против его народа. Так сказать, симметричный ответ. Но для этого гостя придется придумать что-нибудь новое. Он и сам-то будет побольше остальных. И кроме того – он не отрицает геноцид. Он же земляк-армянин.

– Объяснения, сдается мне, не дадут результата.

Мартик поинтересовался у гостя, что тот знает о пытках в Оттоманской империи?

Фалака – битье по ногам. Текрит – изоляция. Вырывание ногтей. Сдирание кожи. Кастрация. Вырывание глаз.

Аво снова заговорил:

– Акопян хотел убедиться, что я просто вышел из группы, вот и все. Он хотел убедиться, что я не собираюсь разрушать все его замыслы. Что я просто вернулся к своей обычной жизни.

На камнях плясали сполохи пламени, старый хозяйственный инструмент – лопата и коса – все так же лежали в углу.

Кровать эта повидала на своем веку немало посетителей. Некоторых из них Мартик привязывал к ней, но все без исключения были короче ее.

– Объяснения только мешают исследованию, – изрек Мартик. – Ничего они нам не дадут.

Довольно легко сказать, что тот, кто пытает других, – человек без закона и правил. Но что касалось Мартика, то тут все было наоборот. Он почитал правила, как никто. Его гости всегда нарушали его главное правило – никогда не думать о смерти. Любая боль, которую он причинял им, только отчасти соответствовала заслуженному наказанию. В этом плане работа Мартика приобретала несколько «канцелярский» характер. А поскольку безразличие перед лицом ужасной боли – прекрасное средство от собственного безумия, то Мартик просто