Хлопнул ее по задку, чтобы проснулась, высек огонь и зажег лампу на столе.

— Мордимер, — сказала она, потягиваясь, а ее аппетитные груди соблазнительно качнулись. — И где ты все это время был? — глянула на меня чуть внимательней. — В какой канаве успел искупаться?

Я скинул плащ и кафтан, снял сапоги, размотал онучи.

— Дела, — вздохнул. — А теперь хватит болтать — и за работу! — И указал ей на лежавший на полу грязный ворох.

Она недовольно фыркнула, но встала с кровати. Почесалась между ног.

— Вши, холера, — пробормотала. — Как я ненавижу вшей.

— А кто их любит?

В ведерке еще оставалась вода, поэтому я прополоскал рот, умыл лицо и смочил волосы.

— Может, приказать трактирщику приготовить ванну? — спросил. — Как ты? Большая бадья, полная горячей воды, щелочь и березовый веник, чтобы хорошенько тебя высечь…

— Особенно мне нравится про «высечь», — засмеялась она и взглянула на мою одежду. — А горячая вода пригодится после твоих приключений в канаве. У тебя есть я, а ты шляешься по девкам? — спросила, но я видел, что шутит.

— Любовь моя, рядом с тобой я даже думать не смею о другой женщине. И не из страха перед тобой, но с учетом разницы между выгодами и потерями.

— Хм?.. — заинтересовалась она.

— Разница между выгодами и потерями, — повторил я. — Выгода здесь — ты, а потери — время, которое я провел бы с любой другой женщиной…

— Матерь Божья Безжалостная, какой ты лгунишка!

Я хотел хлопнуть ее по ягодицам, но так ловко увернулась, что сумел лишь дотронуться кончиками пальцев до ее кожи.

— Гибкая девочка, — пробормотал и пошел к трактирщику. Как можете догадаться, милые мои, владелец гостиницы не обрадовался внезапным желаниям, но я повертел перед его глазами серебряной двухкроновкой, и он сразу взбодрился. Погнал девку-служанку за горячей водой и приказал втащить наверх деревянную бадью из темно-коричневого, пропахшего щелочью дерева. Мне пришлось помогать, поскольку бадья была дьявольски тяжелой, а лестница — крутой и узкой. Но в результате мы уже через несколько молитв сидели в горячей воде, а девка-служанка летала туда-сюда с кувшином и доливала кипяток. Когда склонилась над бадьей, Энья придержала ее за пояс и потянулась к ее груди.

— Может, присоединишься, красавица? — спросила сладенько.

Девушка пискнула, зарумянилась и вырвалась.

— Я п-п-пойду п-п-по воду, — стремительно обернулась и выскочила за дверь.

Энья рассмеялась:

— Не хочешь, а, Мордимер? Как она тебе? Свеженькая. Сколько, интересно, ей лет? Четырнадцать?

— Девушек ты тоже любишь? — провел пальцами по ее гладкой коже.

— А почему нет? — ответила вопросом на вопрос. — А ты любишь свою работу, Мордимер? Любишь убивать и пытать людей?

Я возмутился, но не рассердился. Уже привык, что люди думают именно так, а кроме того, она была очень вежлива. Настолько вежлива, что даже странно — при таком-то вопросе.

— Это примитивное понимание работы инквизитора, — сказал я негромко, поскольку не хотел, чтобы кто-нибудь случайно услышал наш разговор. — Я — не для того, чтобы пытать и убивать, девочка. Я — для того, чтобы дать грешникам шанс искупления и искреннего, радостного раскаяния. Лишь благодаря мне могут надеяться на жизнь вечную с Христом. Впрочем, разговор не о моей работе. — И плеснул в нее водой. — Зачем тебе забивать свою прекрасную головку такими проблемами?

— Да-а-а? — спросила, выгибаясь. — Я красивая? Правда? Ты так думаешь?

Нагая, с мокрыми волосами и грудью, что покачивалась над водой, она выглядела весьма соблазнительно, и я сказал ей об этом. Потом притянул к себе, а когда служанка вошла с новым кувшином воды, Энья как раз объезжала меня, разбрызгивая вокруг воду и громко постанывая. Служанка выпустила из рук кувшин, но мы не обратили внимания — все равно уже намеревались перебираться в постель.

* * *

Мауриций Моссель появился в гостинице около полудня. Был в другом кафтане, теперь цвета чистой синевы, и в новой обувке, но тоже с изогнутыми носками. Я пригласил его во вторую комнату, но он успел глянуть в спальню и заметить нагое тело мирно спящей Эньи.

— Годриг, дружище, — сказал он сердечно. — Вижу, что ты не теряешь времени даром.

— А то. Дела делами, а мужику следует и развлечься.

— И я так думаю, — согласился он.

Мы уселись в креслах, и я налил вина в кубки. Чокнулись.

— Есть за что выпить, — сказал он. — Потому что у меня хорошие новости. Я нашел некоего человека, который задолжал мне услугу. К тому же он — капитан прекрасного корабля и прекрасно знает реку. Возьмет тебя на юг, дружище!

— Прекрасная новость! — обрадовался я. — Я тебе благодарен по гроб жизни, любезный Мауриций!

— Но есть и некоторая проблема… — повысил голос.

— Какая же? — встревожился я, но мысленно широко зевнул.

— Дело в том, что я должен этому капитану некую сумму. Небольшую, — сразу оговорился, пренебрежительно взмахнув рукою. — Но все же значимую для меня, поскольку как раз теперь я вложился в некоторое дело и свободной наличности у меня нет…

— Это не проблема. — Я стукнул кубком в его кубок. — Буду рад оплатить твой долг. Сколько ты там должен?

Заметил его колебание, поскольку, как видно, жадность боролась в моем собеседнике с осторожностью.

— Сто крон, — сказал он, понизив голос.

— Никаких проблем, — уверил его, прекрасно зная, какими будут его следующие слова.

— Плюс проценты, — добавил, не подведя меня. — Двадцать крон.

— Нужно — значит, нужно. Раз уж этот человек не желает поверить тебе и повременить с получением долга… И сколько хочет за наем корабля и команды?

— Э-э… договоришься с ним, — сказал он пренебрежительным тоном. — Только не дай себя обмануть, потому как в Тириане полно плутов и мошенников. Торгуйся, дорогой Годриг, торгуйся изо всех сил.

— Не забуду, — покивал я серьезно. — Отдам капитану твой долг, но прежде всего нужно бы поглядеть на корабль. Достаточно ли он вместителен?

Он мог ожидать таких слов, поскольку не думал же, что даже Годриг Бемберг настолько идиот, чтобы дать кому-то денежки за красивые глаза.

— Конечно. Встречаемся завтра в полдень подле управы, и проведу тебя на место. Когда будешь богатым человеком, Годриг, не забывай о друзьях!

— О, да, Мауриций, поверь, что не забуду о тебе, — сказал самым сердечным тоном, на какой меня хватило.

И была это, милые мои, самая правдивая правда. Не собирался забывать об Мауриции Мосселе и верил, что ждет нас в будущем долгий и плодотворный разговор. Пока же проводил его к дверям, где мы сердечно попрощались. Как настоящие друзья.