Положение Мунка в конце 1902 года было незавидным. Деньги у него кончились, несколько картин по-прежнему находились в закладе в «Кристиания фолкебанк». Гипс с левой руки еще не сняли, она все еще продолжала болеть. Подозрения, что Тулла устроила против него заговор, потихоньку превращались в уверенность.

Поведение художника стало очень неровным. Больше всех – и совершенно неожиданно – досталось Осе Нёррегор, которая не только позировала ему, но и вместе с Харальдом преданно защищала и поддерживала на протяжении всей «истории с Туллой». А теперь Мунк вдруг без каких-либо объяснений причислил ее к «сомнительным женщинам». Конечно, Осе была глубоко уязвлена:

Во время последних наших встреч вы так зло высмеивали меня и всех женщин, что я стала вас бояться. Только и вижу перед глазами ваше холодное насмешливое лицо, и это меня убивает.

Психическая неуравновешенность Мунка проявилась, правда не так резко, и в интервью «Кристиания дагсавис» – газете, которая в те годы довольно часто предоставляла ему слово. Мунк рассказал журналисту, что собирается написать картину размером один на два метра, где в аллегорической форме будет показано влияние «Афтенпостен» на норвежское искусство. На этом полотне художник намеревался изобразить редактора «Афтенпостен» Амандуса Шибстеда, который сидит за столом и поедает роскошные яства, в то время как из отхожего места во дворе выходит целая процессия авторов статей и рецензентов с «белыми ночными вазами». Потом «продуктом» из ночных ваз удобрят сад искусства, благодаря чему молодое искусство пойдет в буйный рост… Предполагалось, что сначала картина будет выставлена в Кристиании, а потом и за границей!

Душевное состояние Мунка становилось все хуже. К счастью, из Германии пришли добрые вести, которые немного поправили ему настроение.

В этом прежде всего была заслуга Альберта Кольмана. Все лето он трудился не покладая рук, чтобы привлечь внимание к Мунку, однако особого успеха не достиг. «Публику, для которой искусство – это развлечение, трудно заинтересовать чем-то более возвышенным», – замечал Кольман.

Но одного человека Кольману заинтересовать все-таки удалось. Макс Линде, врач-окулист из Любека, ранее купивший у Мунка картину «Плодородие» за 1000 марок, выразил желание посмотреть и его графические работы. А это было не так-то легко устроить. Формы и гравюры лежали у берлинского печатника Фельсинга, но тот отказывался предоставить для показа хоть что-нибудь, пока Мунк не уплатит долг.

Кольман решил действовать на свой страх и риск. Он заплатил Фельсингу 223 марки, получил от него 39 оттисков и отправился с ними в Любек. Доктор Линде, не колеблясь, купил их все. Мало того, он потребовал еще. Кольман знал, как это устроить: Мунк успел заложить свои работы и у другого берлинского печатника. Этот долг взял на себя Линде. И попросил передать художнику, что, во-первых, приглашает его к себе в Любек написать семейный портрет, а во-вторых, хочет написать о нем книгу!

Кольман не собирался останавливаться на достигнутом. Он продал семь оттисков старому знакомому Мунка Вальтеру Ратенау, несколько гравюр договорился выставить в Берлине и еще двадцать отправил Сецессиону в Вену, где в ноябре-декабре должна была пройти выставка графики. Для всего этого он заказал новые оттиски с форм, хранящихся в Берлине, а поскольку кредит Мунку берлинские печатники открывать не хотели, расходы Кольман опять-таки взял на себя.

В начале ноября Мунк отправился в Берлин; при этом по дороге он умудрился потерять квитанцию на багаж – и Кольману пришлось решать очередную проблему. 9 ноября коммерсант встретился с Мунком в его любимом кафе «Бауэр». По описанию Кольмана, норвежский художник был одет как «покоритель Северного полюса»; сходство с полярником дополняла борода. Мунк все еще страдал от раны, рука постоянно ныла, но на все вопросы о ранении он отвечал уклончиво. Кольман настоял, чтобы Мунк как можно быстрее уехал в Любек, – коммерсант опасался негативного воздействия на художника берлинских кафе и ресторанов с их легкодоступным спиртным.

Таким образом, через несколько дней Мунк переступил порог роскошной виллы Макса Линде. Она находилась в фешенебельном пригороде старого ганзейского города Любека, по адресу аллея Ратцебюргер, 16. Фасад виллы украшала колоннада; по другую сторону здания начинался огромный сад, размерами больше напоминавший парк.

Максимилиан Линде, доктор медицины, выходец из семьи фотографа, был на год старше Мунка. Семья Линде была щедро наделена творческими способностями. Двое братьев Макса стали художниками – наиболее известный из них, Генрих Линде-Вальтер, входил в берлинский Сецессион и весной того же года участвовал в выставке вместе с Мунком. Сам Макс избрал университетскую карьеру. По окончании медицинского факультета он какое-то время имел врачебную практику в Гамбурге. Там-то он и познакомился с Марией Гольтгузен, дочерью баснословно богатого виноторговца, впоследствии сенатора. Благодаря деньгам Марии Макс смог продолжить образование – он решил специализироваться на глазных болезнях. Со временем семья, где уже подрастало четверо сыновей, перебралась в Любек. Здесь Линде приобрели роскошный особняк на аллее Ратцебюргер и принялись коллекционировать произведения искусства.

Увлечение Макса Линде не встретило понимания у жителей Любека, поскольку доктора интересовало исключительно современное – и в особенности современное французское – искусство. Настоящим украшением его сада стала впечатляющая коллекция скульптур Родена. В собрании Линде были произведения Вюйяра[65], Боннара[66], Мане, Моне и Дега.

Первые несколько дней в Любеке Мунк приходил в себя. Кольман слал ему из Берлина гравировочные формы, краски и пожелания всяческих успехов в работе.

Из Любека Мунк написал тете Карен, что ему подвернулся заказ и он надеется немного заработать. Но уже 18 ноября художник приехал в Берлин – он привез по меньшей мере четыре гравюры, выполненные сухой иглой, и сделал по ним у Фельсинга пробные оттиски.

Через неделю Мунк вернулся в Любек. Краткое пребывание в Берлине не пошло ему на пользу. Он так и не успел заказать новые оттиски со старых форм, хотя и появились покупатели. «Слишком много забот свалилось мне на голову, так что спокойно поработать не удалось», – объяснял он позднее.

Линде же был вполне доволен тем, как идет дело. У него возник план: Мунк должен сделать графическую «папку», куда вошли бы не только портреты членов семьи, но и изображения дома и окрестностей.

Возможно, идею подал сам Мунк. У него уже был опыт работы с «папками». Но сама мысль создать «семейный альбом» в графике была совершенно новой. Семья Линде оставила за собой права на все формы и оттиски. Мунк, по всей видимости, не возражал. Скорее всего, у него не было особого выбора. За папку он получил 1700 марок, плюс Линде заплатил ему еще 300 марок за другие работы. Сказать, что эти деньги были не лишними для Мунка, – значит не сказать ничего.