Продукт сезона: черная капуста.

В городе пахнет: снегом с холмов.

Памятный момент в Италии: Рождество в тосканской деревне.

Итальянское слово месяца: amore[128].

Наступил декабрь, воздух стал промозглым, и теплая одежда, в которую флорентийцы начали кутаться чуть ли не с начала ноября, теперь была хоть как-то оправдана. Толстые пальто с капюшонами, отороченными мехом; ботинки на овечьем меху; перчатки и плотные вязаные шарфы, замотанные так тщательно, что не пропускали ни малейшего дуновения холодного ветра. Флорентийцы страшно боялись простуды – в летний зной этот страх мог вызвать недоумение, но с приходом зимы вероятность становилась выше. Старый Роберто был так обеспокоен моей небрежностью и легкомысленностью в этом вопросе, что даже отдал мне свой шарф – и это в сентябре, когда для меня вокруг было еще лето. В октябре же он поражался моему нежеланию сменить пальто на зимнее. Стоило мне пару раз кашлянуть, как он немедленно предложил отвести меня к своему врачу, чья клиника была по соседству с мастерской слесаря Гвидо.

Теперь же, когда на мне было зимнее пальто и шарф, что он мне отдал, Старый Роберто наконец удовлетворился моим внешним видом, хотя и продолжал настаивать, чтобы я затянула шарф плотнее, чтобы коварный холод не проник в щели.

По утрам и в самом деле было морозно, и квартал покрывался хрустящей белой коркой инея. От кратковременных ливней на ветвях деревьев оставались замерзшие капли, поблескивавшие в солнечном свете. В мокрый асфальт накрепко впечатались красные и бурые листья, словно призраки осени, стремительно сдающей свои позиции зиме.

В Театро Комунале был большой репертуар концертов и опер, и мы часто там бывали; я, подавшись вперед и перевесившись через балкон, завороженно слушала, а Бернардо посапывал на диване. Однажды вечером он в последний момент написал, что не сможет пойти со мной, и дал ключи от ложи. Я пригласила Антонеллу, и она пришла в компании двух своих самых красивых и рослых Адонисов, в помпезных манто с высокими воротниками, один в цилиндре, а другой с изысканно украшенной тростью и моноклем.

Когда мы заняли свои места, я рассказала Антонелле о случившихся с Бернардо непредвиденных обстоятельствах.

– Одна из его дочерей заболела, мать в панике, поэтому он поехал проверить, не нужно ли отвезти ее в больницу, – спокойно объяснила я, хотя на самом деле мне было совсем не спокойно.

Разумеется, я понимала, что дети – прежде всего. Но его дочери и их мать были настолько туманными фигурами в моей жизни, что всякий раз, когда их существование как-то задевало меня, я испытывала не только удивление, но и легкий шок.

Когда музыканты оркестра заняли свои места, Антонелла спросила, нравятся ли мне его дочери.

– Мы пока не знакомы, – ответила я шепотом – дирижер уже взял свою палочку. Анто удивленно приподняла брови, и я пояснила: – Они еще маленькие, и он хочет оградить их. Я не против – не знаю, готова ли я к такому количеству детей. Но, сказать по правде, хоть он и говорит, что давно остыл к их матери, я чувствую, что он не до конца искренен.

Всякий раз, когда звонила его вторая жена, Бернардо уходил в другую комнату, закрывал дверь и говорил с ней, понизив голос. Он рассказал, что по выходным, привозя девочек в Колоньоле, она часто остается там на целый день, до ужина.

Я не раз спрашивала себя: что, если она остается и на ночь?

– Думаешь, между ними все еще что-то есть? – шепнула Анто, когда Тоска запела свою арию.

Однажды я напрямую спросила об этом Бернардо, и он заверил меня, что давно к ней остыл и разлюбил. И когда он звонил мне в те дни, будь то поздняя ночь или раннее утро, я по голосу слышала, что он в постели один, и у меня не было повода для сомнений.

– Нет, но у меня есть ощущение, что расстались они не так гладко. Он не раз говорил, что она – мать, то есть – не теряет надежды на воссоединение семьи, но для него все кончено.

Опера между тем продолжалась, Антонелла вполголоса подпевала ариям, а Адонисы трогательно смахивали слезинки, печалясь о несчастной судьбе Тоски. Я рассказала Анто о снедавших меня сомнениях по поводу собственного свободного времени. Я не знала, благоразумно ли поступаю и могу ли доверять Бернардо после истории с Дино. Вместе с этими сомнениями появились неуверенность и растерянность, а также подозрение. И сильнее всего они были именно в те выходные, которые Бернардо проводил со своими дочерьми, а я чувствовала себя любовницей, которой был заказан ход в Колоньоле и которую он оставил во Флоренции, отдав предпочтение своей семье.

Бернардо открыто обсуждал наши отношения с сыном – ему было пятнадцать, и отец считал его достаточно взрослым; к тому же у него не было выбора – поскольку мальчик был полностью на его попечении. С самого начала я понимала, что быть вместе с Бернардо означает фактически усыновить Алессандро – в определенной степени, – и приняла это. К тому же мы хорошо ладили.

Но были еще и le bimbe[129], две его дочери, жившие с матерью в Кьянти. Они были еще совсем маленькие – пять и шесть лет, – и его бывшая, по словам Бернардо, была отличной матерью. В те дни, что он проводил с девочками, Бернардо выходил на связь, лишь когда они засыпали. Однажды он сказал, что не хотел бы знакомить их со своими пассиями до тех пор, пока не будет уверен в отношениях.