На следующий день Курёхин беседовал с местным руководителем по имени Антонио:

– Я хочу в Риме. В Колизее! Чтобы тысячи гладиаторов. И пятнадцать роялей. Чтобы тигры ели христиан! Ты меня, Антонио, выведи на министра культуры.

– Не получится, – с сожалением объяснял Антонио, молодой худощавый мужчина с аристократичными чертами лица. – Колизей – это культурный памятник. Там нельзя.

– Можно, можно. Ты только сведи.

На вечернем приеме у местного коммуниста нонконформисты сразу же выпили все запасы крепких напитков, а Анатолий Августович «Джордж» Гуницкий плясал вприсядку, высоко выбрасывая коленки. По дороге в гостиницу лучший мастер абсурда пытался крушить машины на обочинах, выражая так свой протест против общества потребления, а утром обнаружил в номере на потолке следы от своих ботинок.

– Выходит, что я ночью ходил по потолку, – удивился Джордж.

– Выходит, что ходил, – согласился я.

– Абсурд какой-то! – вздрогнул Гуницкий и предложил: – Давай-ка лучше займемся коммерцией.

Анатолий Августович привез в Италию с дюжину командирских часов, предполагая озолотиться. Но с часами, как выяснилось, нас в городе Бари не ждали. Джордж заходил в бакалейные лавки и с моей помощью предлагал часы. Работники лавок разглядывали циферблаты с нарисованными танками и красными звездами, пугались, но денег не давали.

Бродили мы, бродили и забрели в порт на рынок краденых вещей. Крали, видимо, в основном из машин, поскольку на вместительных лотках лежали предметы, которые обычно можно слямзить из тачки: кассеты, автомагнитолы, очки, часы… Ага, вот и часы!

Джордж подрулил к продавцу, мрачному громиле грузинского вида с наколкой на запястье «Не забуду мамо мио!» и достал свою командирскую дюжину. Всякая вещь на лотке стоила десять тысяч лир. Всякую ворованную продавец покупал за пять. Он посмотрел на товар Джорджа и сказал:

– Пять тысяч.

– Это же чертовски мало, – изумился Джордж, – это же настоящие командирские часы. Руссо, руссо! Пиф-паф!

На «пиф-паф» итальянец среагировал оригинальным образом. Он достал из-под прилавка кольт огромного размера и приставил его почему-то к моему лбу.

На стенах висят афиши с объявлением о концерте Рэя Чарльза. Этот старый чернокожий монстр, оказывается, еще выступает! С юности помню: «Он зы роуд, Джэк! Моно, моно, моно…»

В гостинице мы с Джорджом знакомимся с черным из бригады Рэя.

– Велл! – наконец говорит он. – Ай вил би вэйтин ю! Подходите за два часа до начала. Я вас проведу на концерт.

Мы пришли с Джорджем за два часа, и наш новый приятель нас провел за кулисы. Там ходило много чернокожих музыкантов и музыкантш. На сцене кто-то играл на кларнете, однако старины Рэя Чарльза пока что не видно.

Пустой зал и пыльные кулисы выглядели довольно уныло, а предстояло тут околачиваться и путаться под ногами долгие два часа. К тому же в ресторане нас с Джорджем, кроме обильной еды, ждали «россо» и «бьянко». Мы решили свалить, а потом вернуться.

Возвращаясь, мурлыкали песни Рэя и ковыряли в зубах фирменными зубочистками, представляя, как сейчас насладимся блюзом, побратаемся с Чарльзом и вообще заживем припеваючи с этой самой минуты…

Возле служебного входа стоял наряд полиции и никого не пускал. Из-за наряда чернокожий администратор пожимал плечами и мотал головой. Пришлось идти восвояси в отель. Так мы Рэя Чарльза фактически пропили…

На обратном пути в городе Риме мы болтались целый день, а к вечеру меня разбила лихорадка, как Рафаэля. В Риме я запомнил только утро – мы с фотографами Усовым и Потаповым выпиваем на Форуме, а напротив Сан-Анжело негры писают в Тибр. Нет, помню еще, как мы с фотографами добрались до Ватикана, в соборе-махине Святого Петра разглядывали Микеланджело, а после заснули на стульях прямо посреди зала. Может, папу римского проспали, может – нет…

Когда буржуазные аналитики начинают пугать население ужасами социализма, то, как правило, восклицают: «А помните, а помните! Пустые полки и талоны на водку! И очереди, очереди!» Насколько мне известно, голодомора в конце советских времен не было. А вот в 90-е многие голодали. Да, избыток денег на руках не соответствовал товарной массе. Но в памяти совсем не осталось кошмаров дефицита. А о том, что не помню, я и не стану рассказывать. Вспомню я лучше свой личный капитализм…

Но перед этим сделаю официальное заявление: Гдлян и Иванов! Иванов и Гдлян! Эти фамилии стучат в моем сердце. Вся страна внимала им, почти молилась. И шла голосовать, когда – забыл кто из них – избирался, кажется, в Верховный Совет! Иванов и Гдлян, насколько я помню, разоблачили узбекских аферистов. Это все были партийные номенклатурщики и их беспартийные сообщники. Почему мы все тогда так возбудились? Не знаю – это вопросы психологические, даже психиатрические. Иванов и Гдлян! Гдлян и Иванов! Это звучало на всю «империю зла». А теперь кто их помнит?..

История моего личного капитализма поучительна и полностью соответствует тексту монографии Владимира Ульянова-Ленина «Развитие капитализма в России». Самое веселое в моем нынешнем положении – это тот факт, что никто не сможет помешать мне ее рассказать.

Знакомлюсь с крупным и розовощеким мужчиной из издательства «Художественная литература». Зовут его Валера Лемесов.

– Я, – говорит он, – рок-фан, битломан, коллекционер. У меня есть пластинка группы «Ган», которой ни у кого нет.

– И я, – отвечаю, – фан и битломан. А нельзя ли у вас в издательстве книжку выпустить? Книжка называется «Кайф». Она в журнале «Нева» печаталась.

– Можно, – отвечает Валера, – но за свой счет.

– Не понял, – переспрашиваю. – За мой или за ваш?

– За твой.

– Интересно.

– Ничего интересного. Толстого и Чехова мы выпускаем за наш счет, а таких, как ты, – за их счет.

– То есть за мой?

– За твой.

– Но таких, как я, больше нет.

– Есть, есть! – смеется Валера. – В Греции все есть. А повесть твою я читал. Хорошая вещь. Утверждаю как битломан…

Решил найти деньги и выпустить повесть в виде книги. Для начала решил занять у знакомых. Знакомые не дали. Всего следовало найти около четырех тысяч рублей. Довольно большие по тем временам деньги. Стала спрашивать жена у своих подружек. У тех, которые за богатыми мужьями. Мужья не дали подружкам, подружки не дали мне.

А деньги появились сами по себе.

Один новообразовавшийся театр получил от государства приличную сумму и решил заняться меценатством. Из театра позвонили и предложили денег. Сумму предполагалось вернуть в виде книжек. Потом театр поставил лишь один музыкальный спектакль и разорился. Юридического лица не стало, а физическим я подарил по книжке. Но до разорения еще было далеко. Как и до книжки. Появились деньги, но не было бумаги. Бумага тогда стоила дешево, только достать ее можно было… Нет, достать бумагу было нельзя, потому что… Проблема дефицита, партийной и антипартийной прессы. Перестройка уже захлебывалась, но еще не нахлебалась.