С удовольствием я приблизился к тому, что поначалу принял за небольшой ресторан, стоящий посреди цветочных клумб, но тут же сообразил, что такое заведение вряд ли построят в пустынном месте. Еще больше обрадовался, увидев, что это — музей. Куратор приветствовал меня с теплотой, свидетельствовавшей о том, что он соскучился по посетителям. Он сказал, что музей открыли в 1961 году. Видеть там было нечего, хотя каждый осколок керамики и ржавой бронзы был выставлен для обзора с такой любовью, словно это было нечто уникальное. В сотне ярдов отсюда находится большой дорический храм. Он стоит на ковре из маргариток и маков — единственная не упавшая реликвия Метапонта, греческий Стоунхендж, видный на расстоянии нескольких миль. На этой некогда оживленной равнине стояли пятнадцать колонн, насколько я мог видеть, сильно потраченных временем. Один из музейных работников решил составить мне компанию. Я заметил, что Таволе Паладине мало похож на стол, и он согласился. Возможно, стол невидим, поскольку — объяснил он мне — крестьяне думают, что каждая колонна когда-то была стулом сарацинского эмира.

— В этом случае, — сказал я, — паладины, должно быть, были сарацинами, а не христианскими рыцарями.

Он сделал глубокий вдох, поднял и опустил руки в национальном жесте, который всегда сопровождают слова «Сhi lо sa» — Да кто там знает?!

— А как называется этот храм? — спросил я.

— Мы называем его храмом Пифагора, — ответил он.

Бесполезно было спрашивать, почему они его так называют или как давно появилось это наименование, но мне очень хотелось думать, что имя это пришло из далеких веков. Когда Пифагор скончался, некоторые древние писатели утверждали, будто на месте дома великого философа жители города возвели храм Гере и назвали его Академией. Через два с половиной столетия римские туристы посетили опустевший к тому времени Метапонт, и среди них был Цицерон. Римский оратор отказался идти в приготовленные ему апартаменты, прежде чем не увидит дом, где жил и умер Пифагор. Из этих слов можно сделать вывод, что дом Пифагора или здание, на которое указывали туристам как на его дом, сохранился внутри храма Геры. Если же эти сведения неверны, то храм был построен не на этом месте. Пифагор умер в 497 году до Рождества Христова, а Цицерон приезжал в Метапонт в 43 году до новой эры. Дому тогда было четыреста пятьдесят лет, и он бы не пережил исторических передряг Метапонта, если бы его не защитили стены храма. Если же писатели говорили правду, то дом философа в это время должен был оставаться в приличном состоянии.

Другой реликвией Метапонта является храм Аполлона, который, как сказал музейщик, находится в двух милях отсюда. Каким же большим был этот город! Следуя его указаниям, я проехал по пыльным дорогам мимо табачных плантаций. Увидел пшеничные поля, они мне напомнили об исчезнувшем городе и о кипучей жизни, иссякшей за два столетия до новой эры. Римским туристам, посетившим Метапонт, рассказали несколько легенд о происхождении города. Согласно одной из них, основателем города был Эпей, герой, изготовивший Троянского коня. В доказательство этого туристов пригласили в храм и показали молотки, топоры и другие столярные инструменты, использованные Эпеем. О другой туристской достопримечательности упомянул Геродот (он умер в 432 году до новой эры в пятидесяти милях от Метапонта, в греческой колонии Турий). Это была статуя загадочного волшебника, который, как говорят, восстав из мертвых, по желанию мог принимать разные обличья и появляться где угодно. Сделал он это и в Метапонте, поэтому здесь, на рыночной площади, ему поставили памятник, окруженный благородными лаврами (похоже, деревья сделаны из бронзы).

Метапонт обрел богатство благодаря экспорту зерна, а славу — вместе с Пифагором. Философ искал здесь уединения во время революции в своем родном Кротоне. Даже если он и написал что-нибудь, ни одного слова до нас не дошло, хотя учение его известно. Он учил спокойствию и самодисциплине. Пифагор был вегетарианцем, хотя по неизвестной причине запретил своим последователям есть бобы. Он верил в терапевтическое значение музыки, утверждал, что безнравственность — это болезнь души, а добродетель вознаграждается переходом души после смерти в некую высшую форму. Хотя его учение не преследовало политические цели, он считал, что людей должна вести за собой дисциплинированная аристократическая элита. Быть пифагорейцем значило примерно то же, что и членство в эксклюзивном клубе. Можно также уподобить это средневековому рыцарству или даже масонскому обществу. Человек, вступавший в ряды пифагорейцев, проходил церемонию инициации, ему давались знаки, с помощью которых пифагорейцы узнавали друг друга. Пифагор верил в переселение душ и в то, что реинкарнация — это процесс очищения. Шекспир дважды упомянул эту доктрину. «Каково мнение Пифагора относительно дичи?» — спрашивает шут в «Двенадцатой ночи». «Что душа нашей бабки может обитать в теле этой птицы», — отвечает Мальволио.[38]Очевидно, Шекспир находил привлекательной теорию Пифагора, поскольку Грациано в «Венецианском купце» говорит:

Во мне почти поколебал ты веру,

И я почти поверить с Пифагором

Готов в переселенье душ животных

В тела людей.[39]

Как и многие другие греческие города на юге Италии, Метапонт был разрушен во время Второй пунической войны. То ли от страха, то ли из ненависти к Риму, город предпочел Ганнибала, и после возвращения Тарента римлянам в 207 году до новой эры Ганнибал создал в Метапонте свой штаб и разместил там гарнизон карфагенян. Однажды часовые подобрали предмет, перелетевший через стену. Это была отсеченная голова брата Ганнибала — Гасдрубала. Римляне сохранили ее в воске или в оливковом масле и перевезли с западного побережья Калабрии. Таким образом до Ганнибала дошла весть, что армия, главнокомандующим которой был его брат, потерпела поражение. С этого момента удача начала от него отворачиваться.

Ганнибал решил покинуть Метапонт. Прошло два года с тех пор, как Тарент был снова взят римлянами, а его население продано в рабство или истреблено. Ради спасения жителей Метапонта от такой же судьбы Ганнибал эвакуировал все население города, и они сделались тем, что мы называем сейчас «перемещенные лица». Что случилось с ними и где оказались сотни тысяч людей, неизвестно. Но с 207 года до новой эры Метапонт, со своими золотыми прериями и потоком экспортируемого зерна, исчез из истории.

Цицерон, посетивший город через два с половиной века, описывал Метапонт так, словно он по-прежнему оставался городом, стало быть, какие-то люди туда вернулись. И все же город уже умирал, а малярия нанесла ему окончательный удар. Через сто пятьдесят лет Павсаний упомянул, что город превратился в руины. «Я не знаю, что послужило причиной разрушения Метапонта, — писал он, — но в мое время от него не осталось ничего, кроме театра и замкнутой стены».

Я ехал между табачными полями и приглядывался — искал храм Аполлона, однако не увидел ни единого дорожного знака, который помог бы путешественнику. Вскоре безнадежно потерялся. Пусто, не к кому обратиться. Наконец увидел человека, опыляющего серой виноградник. Он направил меня совершенно в другую сторону, но я так и не увидел ничего, напоминающего храм. В конце концов я вернулся в музей, и куратор любезно согласился сопровождать меня.