Волков: Он издевался над Месяцевым немножко?

Евтушенко: Это было. И Месяцев вдруг встал, вытянулся в струнку и сказал: «Партия, товарищ Фидель!» И Фидель захохотал. А Месяцев ему: «Как вы можете смеяться при этом, товарищ Кастро!» – «Да нет, я же спрашивал о другом! Географически просто!» У меня было просто чудовищное ощущение позора…

А вы знаете, чем Месяцев кончил? Когда его услали послом в Австралию, он приставал там к нашим артисткам ансамбля «Березка». В общем, ему влетело.

Волков: Месяцев несколько лет назад выпустил книгу мемуаров. Называется «Горизонты и лабиринты моей жизни». Там он вспоминает об этой истории.

Евтушенко: Видите, сколькими воспоминаниями я наполнен? И, наверное, не зря я это всё видел.

Волков: Да. Это всё надо записать. И про Кубу надо написать. Куба – это особая тема, конечно.

Евтушенко: Безусловно, кубинская революция была совершенно справедливая. Она была просто бескровной вначале. А потом на Кубу вторглись контрреволюционеры. И Фидель просто отправил всех этих «гусанос»[69] обратно в Америку, только по сто долларов попросил за доставку. Это уж точно я знаю, потому что у меня были личные дружеские отношения с Сашей Алексеевым.

Волков: Алексеев тогда был резидентом КГБ на Кубе.

Евтушенко: Да, он был профессиональным работником КГБ, работал в Латинской Америке корреспондентом «Известий», это была его «крыша». Писал стихи, между прочим, довольно упадочные, с нашей советской точки зрения. Одинокий человек, неженатый. Он познакомился с Фиделем, который ему понравился, с Че Геварой и написал нашему руководству, что надо им помочь – они собирали тогда деньги на экспедицию на «Гранме»[70]. Но что сделало наше Политбюро? Послало запрос кубинской компартии, Бласу Роке, их вождю, что они об этом думают. И те написали, что Фидель принадлежит к аристократии, что он учился в иезуитском колледже и прочее.

Волков: Испугались, что это им перекроет кранты советской финансовой помощи?

Евтушенко: Ну, конечно, если говорить по совести. Не то что они его совсем раскритиковали, но, в общем, не рекомендовали. Их послушались. А после своей победы Фидель решил установить с Советским Союзом взаимоотношения и попросил, чтобы первым послом на Кубе был Алексеев. А у нас тогда было правило, которое, по-моему, исполнялось: профессиональный работник КГБ не мог быть послом. И Алексеева не утвердили.

Волков: Не удовлетворили просьбу Фиделя?

Евтушенко: Да, не удовлетворили. Но тогда Алексеев приехал на Кубу первым секретарем посольства. А я приехал корреспондентом «Правды» писать стихи. Это был уникальный случай, когда не член партии приехал в страну как поэтический корреспондент. Я не писал никаких статей, я писал просто стихи, разные.

Волков: Это действительно первый и последний случай.

Евтушенко: А после приехал еще Симонов, когда Калатозов предложил ему написать сценарий о Кубе, – Фидель ведь тогда очень был популярной фигурой. И даже в Америке, между прочим. Когда я был первый раз в Америке, я познакомился с одной девочкой, с которой у меня был некоторый роман. Нас соединило то, что и на ее груди – чуть более красивой, чем моя грудь, – был значок с Фиделем Кастро.

Алексеев мне рассказывал про первое исполнение «Интернационала» на Кубе – я в это время отлучался, уезжал куда-то. Он был там уже первым секретарем, но на самом деле был главным в посольстве. Кастро сказал ему, что сегодня будет сюрприз. Это было после высадки десанта «гусанос» в заливе Плайя-Хирон. Пришел какой-то оркестр маленький, из старичков всяких, профсоюзных каких-нибудь забастовщиков бывших, и они сыграли с грехом пополам «Интернационал». Вот и всё.

Волков: Этим жестом Кастро заявил всему миру, что Куба окончательно становится коммунистической страной.

Евтушенко: А я говорил американцам всегда, что они сами сделали Фиделя коммунистом.

Волков: Многие американские исследователи сейчас приходят к такому же выводу, должен вам сказать.

Евтушенко: Ну вот видите… Фидель был неповторимо обаятелен! Он был подлинно новым человеком – новым для нас, но новым и для Запада. И эта его человеческая новизна во многом не потускнела и по сию пору. Во всяком случае, для меня.

Волков: Расскажите и о Че Геваре, потому что он меня очень интересует.

Евтушенко: Он был очень красив, это правда. Но в нем было то, о чем Блок писал: «То роковое все равно, / Которое подготовляет / Чреду событий мировых…» У него была обреченность в глазах. Жертвенность и обреченность. Мы разговаривали с ним потому, что работали над сценарием для фильма «Я – Куба». Работа эта состояла в изучении материалов – как подготавливалась революция. Практически там о Фиделе ничего нет, это еще даже дофиделевская предыстория, студенческое движение антибатистовское. И мы нигде не ошиблись в истории. Эту картину изучают во всех киношколах, потому что с точки зрения операторского мастерства – это просто шедевр. Шедевр Урусевского.

Волков: Мартин Скорсезе финансировал восстановление фильма в 2007 году?

Евтушенко: Совершенно верно, Скорсезе и Фрэнсис Коппола. Кстати, на Кубе открыта прекрасная киношкола. И я исполнил свою мечту: я показал там оба своих фильма – не только «Детский сад», но и «Похороны Сталина». С огромным успехом.

Волков: Но ведь тогда на Кубе царил правоверный социализм…

Евтушенко: Да, и очень было непросто показать такую картину, как «Похороны Сталина». Не просто… А все-таки ее показали. Я поставил это условием своего возвращения. Потому что некоторое время я не то чтобы был persona non grata, но все знали, что я был другом Эберто Падильи…

Волков: Поэта, который был сначала арестован Фиделем, а потом выслан.

Евтушенко: Да, недолго он там был в тюрьме… Это был мой близкий друг. Эберто и у нас жил, я его описал. Он написал книжку о России «Железные березы». Он никогда не был контрреволюционным поэтом, просто скептиком был, больше ничего. Просто он говорил то, что не всем нравилось. Он был довольно горький по натуре человек. Но очень хороший. Я написал о нем личное письмо Фиделю Кастро[71]. Его освободили и дали ему возможность уехать, когда он решил это сделать сам. Его не изгоняли с Кубы. И в Америке он очень страдал. Надо было бы его пригласить обратно, а кубинские власти хотели, чтоб он им написал. Но он очень был самолюбивый, не хотел просить. Часто и наши политики так поступают: требуют, чтоб ты первый сделал шаг… Надо проще к этому относиться и по-человечески. В конце концов, милосердие справедливее самой справедливости.