Но потом включается следующая запись.

«Привет, это снова я. Ну-у, в общем, я не то чтобы забыл позвонить… – Долгая пауза, такая долгая, что я думаю, будто Джон повесил трубку. Я тянусь стереть запись, но голос вдруг продолжает: – Я собирался вам сказать, эм, я не приду больше на психотерапию, но не переживайте, это не потому, что вы идиотка. Я понял, что если я не сплю, то надо принять снотворное. Очевидно. Я так и сделал – и проблема решена. С химией жизнь лучше[23], ха-ха. И, хм, по поводу всех тех стрессов и прочего бреда, о котором мы говорили… знаете, я думаю, что это просто обычная жизнь, и если я буду высыпаться, то меня меньше будет все это раздражать. Идиоты всегда будут идиотами, и от этого нет таблетки, правда? А если бы и была, нам бы пришлось накормить лекарством половину города!»

Он смеется над своей шуткой, и это тот же смех, какой звучал после его фразы о том, что я буду кем-то вроде его любовницы. Его смех – его убежище.

«Короче, – продолжает он, – прошу прощения, что поздно уведомил. И я знаю, что должен заплатить за сегодня – не волнуйтесь, это не проблема».

Он снова смеется, потом вешает трубку.

Я смотрю на телефон. Это все? Ни «спасибо», ни даже «до свидания» в конце, просто… дело сделано? Я ожидала, что нечто подобное может случиться после первых нескольких сессий, но сейчас, когда мы виделись уже около шести месяцев, меня поражает его внезапное отбытие. Казалось, Джон по-своему привязался ко мне. Или, может быть, это я привязалась к нему. Я начала ощущать настоящую симпатию к Джону, увидев вспышки человечности за этим несносным фасадом.

Я думаю о Джоне и его сыне Гейбе, мальчике или взрослом мужчине, который может знать, а может и не знать своего отца. Интересно, не хочет ли Джон как-то подсознательно оставить меня с грузом этой тайны. Огромное «Выкуси!» за то, что не помогла ему почувствовать себя лучше достаточно быстро. Получай, Шерлок! Ну и идиотка.

Я хочу, чтобы Джон знал, что я все еще здесь; хочу как-то связаться с ним, чтобы он – и я – могли справиться с тем, что принесли на психотерапию. Чтобы он знал: здесь безопасно говорить о Гейбе, какой бы сложной ни была ситуация. Но при этом я хочу уважать его личное пространство.

Я не хочу быть насильником.

В идеале это все надо сказать ему лично. В бланке информированного согласия, который пациенты получают перед началом психотерапии, прописаны мои рекомендации, среди которых – участие, по крайней мере, в двух завершающих сессиях. Я сразу проговариваю с новыми пациентами, что если их что-то расстраивает во время лечения, они не должны действовать импульсивно, дабы избавиться от дискомфорта. Даже если им кажется, что лучше прервать сессии, решение должно быть обдумано, чтобы они могли остаться с ощущением, что сделали взвешенный выбор.

Пока я делаю отметки в картах пациентов, я вспоминаю кое-что из сказанного Джоном в тот день, когда он проговорился о Гейбе. «В доме слишком много эстрогена, и никто не понимает мою точку зрения… Я в меньшинстве… Каждую минуту всем от меня что-то надо, и никто не понимает, что мне тоже может понадобиться что-то – например, мир, покой и периодическое понимание того, что вообще происходит».

Ситуация приобретает смысл: Гейб может обнулить какую-то часть эстрогена. Может быть, Джон считает, что Гейб понимает его – или мог бы понимать, если бы он был в жизни Джона.

Я откладываю ручку и набираю номер Джона. После сигнала автоответчика я начинаю говорить: «Здравствуйте, Джон. Это Лори. Я получила ваше сообщение, спасибо, что дали знать о себе. Я только что положила обед в холодильник и размышляю о прошлой неделе, когда вы сказали, что никто не понимает, что вам тоже что-то нужно. Я думаю, что вы правы по части “нужности”, но я не уверена, что никто этого не понимает. Каждому что-то нужно, зачастую это даже целое множество вещей. Я бы хотела узнать, что нужно именно вам. Вы упомянули, что хотите мира и тишины, и их поиски могут включать Гейба, а могут и нет, но мы не будем говорить о нем, если вы не захотите. Я здесь, если вы передумаете и решите, что хотите прийти на следующей неделе и продолжить наш разговор, даже если это будет последний раз. Мои двери открыты для вас. До свидания».

Я делаю отметку в карте Джона и закрываю ее, но, наклоняясь к картотеке, решаю не переносить ее в секцию «Работа завершена». Я вспоминаю, как в медицинском институте нам, студентам, было трудно принять, что кто-то умер и мы больше ничего не можем сделать, кроме как стать человеком, который «объявляет», или произносит слова «время смерти». Я смотрю на часы – 3:17.

Дадим ему еще неделю, думаю я. Я пока не готова ничего объявлять.

В последний год аспирантуры я должна была пройти клиническую подготовку. Подготовка – это пробная версия трех тысяч часов практики, которая пройдет позже, и она необходима для получения лицензии. К этому моменту я завершила все работы по курсу, поучаствовала в учебных ролевых симуляциях и посвятила бесчисленное количество часов просмотру записей сессий, которые вели известные психотерапевты. Я также сидела за односторонним зеркалом и наблюдала за реальной работой наших самых квалифицированных профессоров.

Теперь пришла пора войти в комнату к своим собственным пациентам. Как и большинство стажеров, я должна была делать это под наблюдением в общественной клинике; медиков готовят так же, в больницах при институте.

В первый же день мой куратор передает стопку папок и поясняет, что моим первым пациентом будет человек, чьи данные записаны в верхней карте. Там содержалась лишь основная информация: имя, дата рождения, адрес, номер телефона. Пациентка по имени Мишель, тридцатилетняя женщина, оставившая номер бойфренда в качестве контактного лица для экстренной связи, должна появиться в течение часа.

Если вам кажется странным, что клиника допускает меня, человека, который провел ровно ноль психотерапевтических сессий, до лечения реальных людей, то спешу сообщить: именно так специалистов и обучают – на практике. В мединституте студенты тоже учатся по методу «вижу, делаю, обучаю». Иными словами, вы наблюдаете за врачом, скажем, пальпирующим живот, следующий живот вы пальпируете самостоятельно, а затем учите еще одного студента выполнять эту процедуру. Вуаля! Вы доказали свою компетентность в области пальпации животов.

Психотерапия, однако, ощущалась иначе. Для меня выполнение конкретных задач с четкими шагами вроде пальпации или установки капельницы казалось менее нервозатратным, чем попытка разобраться, как применить множество абстрактных психологических теорий, которые я изучала на протяжении последних нескольких лет, к сотням возможных сценариев, которые может презентовать всего один пациент.

Но пока я иду в приемную, чтобы встретить Мишель, я не слишком волнуюсь. Эта первая пятидесятиминутная сессия – введение, то есть я буду лишь заполнять историю болезни и устанавливать первичный контакт. Мне нужно собрать информацию с помощью специального опросника, а затем принести ответы куратору, чтобы вместе с ней обсудить план лечения. Я годы работала в журналистике, задавая наводящие вопросы и устанавливая приемлемый уровень общения с людьми, которых не знала.