Но в 1840-х гг. до этого были еще десятилетия, а Дизраэли всё еще был молодым членом парламента, известным своими замысловатыми романами и харизмой, которая заставляла палату общин беспокойно сознавать, что этот гадкий утенок однажды может превратиться в орла. В 1831 г. он совершил «байроническое турне» по Греции и Египту, где на каждом шагу его встречали знаменитые места прошлого, где каждый день сулил путешествие по имперским путям прошлого. Акрополь, пирамиды, стоянки Александра Великого, Цезаря и Магомета, могилы крестоносцев и прежде всего гробницы патриархов и разрушенный Храм его народа сияли в его мыслях подобно сокровищам короны. В Константинополе он получил аудиенцию у султана, в Александрии — у Мухаммеда Али-паши. С Кипра он поплыл к побережью Сирии, мимо Бейрута, Тира и Акры в Яффу и, наконец, «на хорошей лошади и хорошо вооруженный» поскакал через пустынные и одинокие холмы, пока «передо мной не предстал Иерусалим!».

Следующие несколько дней стали самыми восторженными в его жизни. Вся слава подвигов прошлого, вся ностальгия веков изгнания обрушились на него. Он провел тут лишь неделю, но до отъезда уже начал писать роман о «блистательном случае в анналах того священного и романтического народа, из которого я почерпнул кровь и имя» — то есть о еврейском восстании во главе с псевдомессией Давидом Алроем, «князем пленения», против Багдадского халифата в XII в. Герои Дизраэли местами автобиографичны, и трудно не увидеть в «Алрое» автобиографичное отражение сокровенной мечты…

Дизраэли вложил в эти строки неподдельное чувство. Они резко выделяются на фоне цветистых красот остального текста, расцвеченного шелками и скимитарами, ифритами и каббалистами, фонтанами ртути и фигуристыми принцессами. «Алрой», как однажды загадочно сказал его автор, представляет собой его «идеальное устремление». И действительно, странно было бы, если бы молодой Дизраэли с его гордостью за свою расу, с его жгучим честолюбием, живя в великом городе, где правили его предки, не задумывался о том, не его ли предназначение вернуть государство своему народу.

Если он о таком и мечтал, то реальность английской политики вскоре заслонила эти мечты. Четыре года спустя он стал членом парламента с твердым намерением дойти до премьер-министра — ни больше ни меньше. («Помяните мое слово, — сказал лорд Мельбурн, — этот малый своего добьется».) Когда он в следующий раз опубликовал роман о Востоке, «Танкред», было видно, что он идет к своей цели, заботясь уже не о царстве для Израиля, а об империи для Англии. Он задумывал «Танкреда» как роман о поисках «Молодой Англией» духовного возрождения. Его герой, пресыщенный сын герцога, отряхнул со своих ног прах Англии и приехал в Иерусалим, чтобы проникнуть в «тайну Азии». Но и герой, и автор вскоре про это забывают и погружаются в водоворот политики Ближнего Востока и попыток разрешить грандиозный вопрос: как Англии контролировать путь в Индию. Сирийский кризис еще не изгладился из памяти, подспудное бурленье, вызванное попыткой Мухаммеда Али-паши создать суверенное арабское государство, не утихло с его поражением. Любопытно, но Дизраэли видит шанс Англии в арабах, а не в еврейском национализме. Почти сардонически, но с предвидением, которое почти пугает, он рисует открывающиеся возможности.

В уста Факредина, эмира Ливана, капризного и честолюбивого сирийца, чья единственная вера — та, «что даст мне скипетр», он вкладывает следующие слова: «Пусть королева англичан собирает флот… пусть переносит столицу своей империи из Лондона в Дели… Тем временем я договорюсь с Мухаммедом Али, он получит Багдад и Месопотамию… Я позабочусь о Сирии и Малой Азии… Мы признаем императрицу Индии как нашего суверена и обеспечим ей покой на берегах Леванта. Если хочет, пусть забирает Александрию, как забрала Мальту, это можно устроить. Ваша королева молода, у нее есть avenir…» И верно, будущее было за ней. Тридцать лет спустя автор «Танкреда» официально прибавил к прочим титулам королевы титул «императрица Индии».

В «Танкреде» можно найти и другие поразительные — и сбывшиеся — прогнозы. В одной сцене два комических персонажа обсуждают мировую политику:

Дизраэли, разумеется, шутил… или нет? Далее один иерусалимский еврей говорит Танкреду:

Английские читатели 1847 г. не восприняли роман всерьез, чего не скажешь об истории.

До сих пор народ Израиля не принимал активного участия в постепенном открытии путей в Палестину. В случае возвращения из вавилонского плена, когда посредником выступала Персия, они были готовы вернуться по первому слову персидского царя Кира Великого, и действительно сорок тысяч человек вернулись в Иудею со своими золотыми чашами, серебряными сосудами, слугами и лошадьми, верблюдами и ослами. Но от Вавилонии до Иудеи расстояние невелико, и срок вдали от Сиона составлял какие-то пятьдесят лет. Второе изгнание продлилось 1800 лет, и народ был разбросан по всему земному шару, его самосознание притуплено в борьбе за выживание, в попытках не дать себя поглотить, не утратить свою идентичность. Они преуспели — единственный народ на земле, кто сумел сохранить национальную идентичность без национальной территории, — но заплатили тяжкую цену. Выживание они гарантировали, замкнувшись в себе, спрятавшись за жесткой броней ортодоксии, сосредоточив все помыслы на том единственном, что они смогли вывезти из своей страны: на своем наследии и его формализованном кодексе, на Торе и Талмуде, на Законе. Люди других народов могли возделывать землю, строить дома и сражаться. Без собственной страны такие виды занятий были евреям недоступны. Какую землю они могли засевать, на какой земле строить и за какую землю сражаться? Согласно одной старой средневековой легенде, когда был разрушен Храм, осколки его камней вошли в сердце каждого еврея. Этот камень на сердце был их единственной страной.

Но времена менялись, и его уже становилось недостаточно. «Без страны, — писал Мадзини, пророк национализма XIX в., — у вас нет ни имени, ни голоса, ни права быть принятыми как братья в содружество народов. Вы побочные дети человечества — измаэлиты среди наций!». Он обращался не к евреям, а к итальянцам, но его возглас отразил дух того времени, и евреи тоже его услышали.