— А как зовут посланницу МСИ?

Девушка гордо вздернула конопатый носик и отрекомендовалась:

— Инженер статистических машин Стефани Никольс!

— Кибернетист-снабженец Танди Херрен!

Чем больше он смотрел на Стефани, тем больше она ему нравилась. Скромная, даже застенчивая, а глаза веселые. Не красавица, но хорошенькая. И умница.

— Ой, что это?! — воскликнула Стефани, показывая на небо за Гудзоном.

Прищурившись, Танди пригляделся и вскочил с кресла. Со стороны Нью-Джерси приближалось что-то невероятных размеров — колоссальный диск. Он плыл над городом, словно исполинское зеркало, отражавшее план Нью-Йорка — все его днище было исполосовано и расчерчено на квадраты и сегменты, отовсюду торчали купола и цилиндры, рядами горели огни, шеренгами чернели пазы. Туристы внизу вовсю щелкали метавизирками.

— Это космический корабль! — закричала Стефани, хватаясь за Танди. — Я видела по СВ! Это себумы!

— С-спокойствие, — выдавил Херрен, — только спокойствие!

А секунду спустя множество полусфер на бесконечном подбрюшье корабля выпустило десятки оранжевых струй, слепящих глаза. Это была высокотемпературная плазма.

Лучистым гребнем корабль прочесал Манхэттен, выжигая Центральный парк с Гудзона к Ист-Ривер, заваливая жилые кварталы от авеню Америк до Леноксавеню. Тяжкий грохот и рев докатились оттуда, в небо повалил дым, по улицам разносились пыль и пепел.

— Что они делают?! — в ужасе закричала Стефани. — А-а-а!

Экспресс-транспортер дернулся и остановился.

— Бежим! — крикнула девушка. — Танди!

А Херрен застыл, словно оборотившись в соляной столб. Корабль себумов пересек Манхэттен, и его кормовые орудия ударили по башням «Поманок тауэрс». Ослепительный шар огня вздулся у поверхности земли, срубая под корешок тысячеэтажник-«елку». Исполинское здание, дотянувшееся до отметки четыре километра, вздрогнуло и начало падение, прорывая белое облако в вышине.

— Оно падает на нас!

— Не достанет! — вырвалось у Танди.

Чем ниже опускалась верхушка супернебоскреба, тем огромней и массивней он казался. Целые кварталы срывались с его выносов-кронштейнов и летели рядом, плавно переворачиваясь. Танди представил, сколько тысяч людей сейчас кувыркаются внутри модулей сверхбашни, попав перед смертью в состояние невесомости, и содрогнулся — удар размажет всех жильцов в желе…

Громада достигла земли и погрузилась в недра вдоль всей Мэдисон-авеню, ломая выносы, стряхивая кварталы, стирая в пыль дома. Земля вздрогнула так, что все атомокары, затормозившие на улицах, подпрыгнули на пару метров и рухнули на полопавшийся, дыбом вставший металлопласт. Танди со Стефани не удержались и слетели с площадки экспресс-транспортера прямо на перевернутый атомокар. Стефани разбила голову и умерла мгновенно, Херрен отделался переломом позвоночника. Он лежал и хрипло дышал, глядя в небеса, затянутые дымом пожарищ. Тысячеэтажник подпрыгнул всей своей массой, изгибаясь, изламываясь, теряя выносы, скакавшие по всему Манхэттену, и обрушился снова. «Моя спина, — подумал Танди, не чувствуя боли, — как бы не парализовало…»

Новый толчок обрушил несколько зданий, обступивших Бродвей, и одно из них, бликуя черными зеркалами стен, накрыло экспресс-транспортер, хороня и туристов, и кибернетиста-снабженца, и молоденького инженера статистических машин.

3.Евразия, Владивосток

Алексей Страут вышел в тамбур и по винтовой лестнице поднялся на второй этаж гигантского вагона, стлавшегося над колеей то ли шести, то ли десяти метров шириною — сверху не понять. За опалесцирующим прозрачным колпаком отмахивали назад сопки, засаженные молодыми сосенками, и мелькали старинные станционные сооружения, выстроенные вдоль всего Транссиба во времена Империи. Дореволюционные вокзальчики и водонапорные башни из тёмного кирпича и отесанного камня здорово смотрелись рядом со спектрогласовыми павильонами формулы «поликристалл» и ажурными арками микропогодных станций.

Впереди справа блеснул и начал разворачиваться серебряный лист Углового залива.

Страут подумал и подсел к прозрачной стенке вагона — на диванчик слева, чтобы лучше видеть Владивосток. Рита советовала ему заказать билет на стратолет и не мучиться целых два дня, добираясь с берегов Москвы-реки до побережья Японского моря, но он поступил по-своему. Ну, не любил он перемещаться по Земле с безумными скоростями и, если время позволяло, предпочитал стратолету поезд или электробус. Дольше? А много ты увидишь из иллюминатора стратоплана-гиперзвуковика? Синь стратосферы разве что. А тут вон — слева город, справа море… Есть на что посмотреть.

Поезд миновал Угольную, за коттеджами которой сверкали кристаллические цилиндры и призмы «спальных районов». На юге, смутно отражаясь в водах залива, вздымался зеркально-купольный жилмассив «Де-Фриз». Огибая полуостров того же имени, белел парусами туристский барк, выплывая в Амурский залив.

Страут посмотрел налево. Стеклянные кубы и усеченные пирамиды владивостокских окраин шли плавными волнами, забираясь на склоны гряды Богатая Грива и сходя с нее террасами; желтели и белели за соснами старинные санатории Садгорода.

Поезд, повторяя изгиб пути, отдалился от моря. Теперь по обе стороны от аркады высились дома-башни, дома-конусы, дома-призмы. Лезли в окна лапчатые дубы и колючие кедры. Быстро открывались широкие улицы, пересекаемые мостами, упирались на миг в точку перспективы, полнились рядами машин и толпами пешеходов и снова задергивались бликующими стенами высоток. В их опалесцируюших окнах отражался сбавлявший скорость экспресс.

Незаметно доехали до Седанки. Из моря подняла крутые берега Коврижка — остров Скребцова.

«Все-таки быстро разросся Владивосток», — подумал Страут. Лет этак двадцать назад город занимал самый конец полуострова Муравьева-Амурского, обжимая бухту Золотой Рог, а теперь вся пенинсула застроена — от Амурского до Уссурийского заливов. И остров Русский наполовину коробками домов заставлен, и вон, на Коврижке, какие-то купола отсвечивают.

И это Страуту нравилось — он обожал большие города. Жил, как правило, «за чертой», на даче, а любил толчею, шум, сутолоку центральных проспектов Москвы или Новгорода. Гены такие…

Проехали Вторую Речку. По правую руку рассекал море нарядный многопалубный лайнер, а на белом фоне его борта эффектно пускал фонтан малый полосатик. Селедочку, видать, промышляет усатый-полосатый…

— Кит! Кит! — загомонили в салоне. Можно подумать, никогда китов не видели…

Перед Первой Речкой поезд нырнул в туннель, проехал под историческим центром города и вынырнул у самого вокзала, уже третий век повторявшего архитектурные «излишества», свойственные русской готике.

Подхватив куртку, Страут вышел на верхний перрон и прошагал на Вокзальную площадь. Несколько желтых такси-автоматов тут же двинулись к нему, но Страут отмахнулся, и кары разочарованно отъехали.