— Пора возвращаться.

— Пойдем, — ответила она, и брови ее слегка дрогнули, отметив мое дезертирство.

Полазив еще несколько минут по ручью и быстро сообразив, что это вовсе не так увлекательно, мы отказались от подобной затеи. Мы бросили сапоги возле сарая на солнце, и ее сапог накрыл мой. Вот какие мелкие детали я запомнила, уже тогда зная: они попадут на бумагу.

Когда стемнело, отец отвез нас к моей бабушке. Ночь была темной, хоть глаз выколи. Ты помнишь, Люси? Едва мы залезли на заднее сиденье машины, как я почувствовала прикосновение твоей маленькой загорелой ляжки в крапинках засохшей грязи, после чего она замерла достаточно близко, чтобы я ощущала ее восхитительное тепло. Тогда я тихонько подвинула колено вправо, и всю дорогу твоя золотистая и моя белая кожа словно случайно касались друг друга и даже плотно сомкнулись, когда отец вдруг резко надавил на тормоз и мы чуть не попадали со своих мест.

Я наблюдала за Алисой, спорившей с Луизой по поводу одной песни Майкла Джексона, и не осмеливалась даже взглянуть в твою сторону. Я лихорадочно думала обо всех мужчинах, которые были у меня в последнее время, но ни один из них не смог вызвать у меня подобной дрожи: с ними ситуация изначально была прозрачной, а ласки с их стороны — вполне обоснованными. И взрыв чувств от этого был в тысячу, в миллиард раз менее ярким.

Все, или почти все, произошло тем же вечером, в комнатке на втором этаже, где ты жила вместе с Алисой. У тебя прихватило спину. Я взобралась на твои маленькие упругие ягодицы, чтобы сделать тебе массаж. Алиса метала громы и молнии, но я не обращала на это внимания. Мне было гораздо интереснее слегка царапать твою нежную кожу и смотреть, как ты сжимаешь зубы в гримасе удивления и удовольствия. Я сотню раз представляла, как все порчу, хватая в ладони твою грудь только потому, что было невыносимо проводить рукой рядом и не замечать ее: она выпирала из-под твоих рук, расплющенная матрасом. Рыжеватый свет от настольной лампы играл на твоей обнаженной коже, а я должна была делать вид, что ничего не замечаю.

Ок, Элли, возьми себя в руки. Успокойся, это всего лишь девушка. Вот о чем я заставляла себя думать. Не знаю, видела ли ты, что я борюсь изо всех своих сил с этим невыносимым желанием, с убийственными образами твоих твердых сосков между моими пальцами, но это вполне возможно, поскольку ты отплатила мне тем же несколько минут спустя. Что мы должны были делать?

Вероятно, как раз то, что и сделали: ничего.

— Спокойной ночи, шлюшки, — прошептала я, поднимаясь, чтобы пойти в свою комнату.

Алиса встретила мои слова привычным гоготом, ответив:

— И тебе того же, дурында.

Но Люси, глаза которой блестели в лунном свете, похоже, приняла оскорбление на свой счет. И, разумеется, улыбнулась. Я позаимствовала у своих любовников их откровенные словечки, и даже лесбиянкам всего мира известно, что «шлюшка» звучит необычайно нежно.

— Какой он, Месье? — спрашивает меня Люси, когда мы курим, усевшись на одной из аллей, полной комаров.

Алиса только что поднялась, чтобы принести попить, поскольку в горле давно пересохло. Жара стоит невероятная: кажется, вся влага из тела испаряется всего за несколько минут, прямо изо рта.

— Внешне? Или по характеру? — уточняю я, уставившись на свои колени, как всегда смущаясь при мысли, что, возможно, невольно навязываю этот интерес своим друзьям. Я живу, одержимая Месье, с начала лета.

— Не знаю, расскажи мне просто, какой он, в общих чертах, — отвечает Люси, никогда не проявлявшая бестактности и не просившая пикантных подробностей, которые я обожала мусолить с Флорой или Бабеттой.

— Могу сразу сказать тебе одну вещь: никогда еще я так мало не знала о мужчине, с которым проделала столько непристойных вещей.

Люси морщит нос, похоже, считая неприличным это торжественное заявление. Почти в тот же момент над нами раздается оглушительный удар грома, здесь собрались тучи странного темно-серого цвета: цвета скуки в маленьком доме, цвета Нормандии в целом. Вздохнув и одновременно вздрогнув, я продолжаю:

— Считаю, что Месье — глубоко извращенный человек.

Полуулыбка Люси.

— И не только сексуально. То, как он ведет себя со мной, — извращение. Как и вся эта история вообще.

— Согласна, Элли. Но ведь ты хотела именно этого, да?

— Возможно. А может, и нет. Я хотела романтичной истории, но не обязательно подобного рода. Я совсем не стремилась заводить роман, когда мы начали встречаться с Месье. Но, словно идиотка, угодила в ловушку. И не уверена, что смогу из нее выбраться.

Люси поднимает на меня свои большие черные глаза.

— Не сможешь выбраться?

— Я хочу сказать: не знаю, как смогу когда-нибудь жить, не думая об этом мужчине. Еще несколько недель назад я полагала, что все закончится вместе с книгой «Месье», но это не так. Все, что у меня было с ним, настолько странно — даже если я захочу его забыть, какая-то часть моего подсознания не сможет этого сделать. Независимо от того, достоин он этого или нет. Пусть и недостоин, в чем я, собственно, уверена.

— Но книгу о нем написать стоит, — возражает Люси. — «Месье» — величайшая книга. «Месье» — это Книга с большой буквы.

Под моей попой тетрадь номер два в сиреневой обложке словно издает теплые пульсации, выказывая гордость.

Иногда Люси подобным образом переводит разговор на другую тему, когда беседа становится слишком напряженной и грозит перерасти в опасную. На время Люси перестает быть главным наваждением, чтобы вновь на поверхности появился Месье, но сама никуда не уходит.

Теперь, когда мы остались вдвоем, тишина наполняется всеми упущенными в мире возможностями, и я прекрасно знаю: уже через час буду проклинать себя за то, что ничего не сделала, ничего не попробовала, пусть даже такую глупость, как ненароком коснуться ее руки или нечаянно упасть на нее, что-нибудь такое, что она могла бы мне простить либо использовать это в выгодных целях. Но я ничего не делаю и не сделаю, потому что, к сожалению, так устроена.

Тучи начинают прорываться дождем. Мы с Люси одновременно отодвигаемся под тяжелые ветви дуба. Она закуривает сигарету, явно не собираясь возвращаться домой прямо сейчас, когда вот-вот, словно оргазм, разразится эта гроза, ожидаемая с полудня. Не знаю, чего ищут люди, оставаясь под проливным дождем, но это должно быть нечто глубоко подсознательное, во всяком случае, невероятно сильное, поскольку я всегда смотрела на разряды молнии из своего окна, сгорая от желания оказаться прямо под ней. Что может случиться в такую грозу? Разве воздух не пропитан мыслями «может произойти что угодно», и необязательно случившееся будет иметь важные последствия?

Те же вопросы без ответа мелькают, словно дымка, в темных глазах Люси. Сидя на «Месье», я уже вижу, как позорно пользуюсь этим мимолетным помутнением рассудка и набрасываюсь на нее словно насильник, прямо здесь, в зарослях. Колючая трава впивается нам в ягодицы, а над головами ярко вспыхивает молния. Я уже вижу, как Люси лежит, прижавшись ко мне с посиневшими губами и запахом своего желания, мучительным ароматом желания и грозы, вспышками освещающей ее томные глаза. Черт! Я вижу ее, как вижу свою сигарету, и мне даже кажется, что сглатываю ее слюну, — но как же, должно быть, неудобно обниматься в этих зарослях! Интересно, Нормандия вызывает еще какое-нибудь желание, кроме сиесты?