стала громко звать мужа, снова и снова испуганно повторяя.

– Да он умирает, умирает! – завопила она в конце концов, обнаружив, что ни зов, ни щипки и потряхивание за плечо не смогли вывести мужа из оцепенения.

Дети, охваченные новым ужасом, добавили свое пронзительное завывание к словам и крикам матери и тетки. Если бы что-то и могло пробудить Чаффа от летаргии, то лишь этот душераздирающий хор, эхом отражавшийся от грубых стен дома. Но Том по-прежнему оставался неподвижным и бесчувственным.

Нелл послала сестру в деревню, расположенную в четверти мили от дома. Мэри было велено умолять доктора, в семье которого та работала прачкой, прийти к ним и посмотреть на Тома, который, казалось, действительно умирал.

Добродушный доктор тотчас поспешил к ним. Не снимая шляпы, он осмотрел Тома. Рвотное средство, которое врач принес с собой по просьбе Мэри, думавшей, что оно пригодится, не подействовало. Ланцет не вызвал кровотечения. Пульс на запястье не прощупывался. Доктор покачал головой и подумал про себя: «О какой беде плачет эта женщина? Можно ли желать большего благословения для своих детей и для себя, чем смерть этого негодяя?»

Том, казалось, окончательно испустил дух. Он не дышал, пульса врач так и не нащупал. Руки и ноги уже окоченели, и холод постепенно охватывал все остальное тело.

Пробыв в доме двадцать минут, доктор снова застегнул пальто, надвинул шляпу и сказал миссис Чафф, что ему больше нет смысла оставаться здесь. Но тут внезапно из оставленного ланцетом пореза на виске Тома Чаффа начала сочиться небольшая струйка крови.

– Это очень странно, – пробормотал медик. – Давайте немного подождем.

А теперь я расскажу вам о том, что в это время испытал сам Том Чафф.

Поставив локти на колени и подперев подбородок руками, он смотрел на тлеющие угли. Рядом стояла бутылка джина. И вдруг в голове у Тома все поплыло, огонь исчез, в мозг ударил звук, похожий на удар громкого церковного колокола.

Затем Том услышал неясное гудение, и его голова налилась свинцовой тяжестью и откинулась назад. После чего он обмяк в кресле, и сознание покинуло его.

Придя в себя, Чафф обнаружил, что сидит на земле, прислонившись к стволу огромного дерева, и очень замерз. Стояла безлунная ночь. Никогда еще Том не видел таких больших и ярких звезд и такого бездонно-черного неба. Казалось, что звезды медленно мерцают, словно даже гаснут на время, а потом яростно вспыхивают вновь, полные неясной угрозы.

У Тома осталось невнятное воспоминание о том, что он пришел туда, или, скорее, его принесли, как будто на мужских плечах, причем очень стремительно. Но в памяти сохранились только неясные ощущения, он ничего не видел и не слышал по пути.

Поднявшись, Том огляделся. Вокруг ни единого живого существа. И с чувством суеверного страха он начал узнавать это место.

Дерево, к которому Чафф прислонился, – одно из столетних буков, которые окружают церковное кладбище Шеклтона на краю пустоши Катстин. Грубая хижина, в которой Чафф только что потерял сознание, стояла на ее противоположной стороне, в шести или семи милях, если идти напрямик через болота. Черная топь перед Томом терялась во тьме, а небо и земля сливались в ужасную неразличимую пустоту.

В воздухе повисла неестественная тишина. Отдаленное журчание знакомого ручья смолкло, в листве – ни шороха. Все вокруг оставалось беззвучным. Сердце Чаффа трепетало в ожидании чего-то ужасного. Он отправился бы через вересковую пустошь обратно домой, но не смел – неясное предчувствие, что его подстерегает нечто невыразимо страшное, останавливало его.

Старая серая церковь и башня Шеклтона позади Чаффа казались тенями. Глаза привыкли к темноте, но он мог различить только смутные очертания строений. Ничто в его сознании не могло дать утешения здесь – он не ощущал ничего, кроме угрозы и дурных предчувствий. Именно в этом месте Том в юности обучился своему преступному ремеслу. Здесь его отец встречался с двумя другими браконьерами и приводил с собой сына, который тогда был еще мальчиком.

Под церковным крыльцом, ближе к утру, сообщники обычно разбирали убитую дичь, подсчитывали выручку, делили деньги и пили джин. Именно здесь Чафф-младший получил первые уроки пьянства, сквернословия и презрения к закону. Могила его отца находилась всего в восьми шагах от того места, где он теперь стоял, и эта мысль только усилила его уныние и страх.

Но кое-что рядом заставило шевелиться волосы на голове Тома. В ярде позади от него, за деревом, чернела открытая могила, возле которой были навалены земля и мусор. В изголовье могилы монументальной колонной возвышался огромный бук. Том знал каждую линию и складку на его почти гладкой поверхности. Начальные буквы его собственного имени, давным-давно вырезанные им самим на коре дерева, расплылись, сморщились и приобрели гротескный вид, словно их написал какой-то чудак-гравер. И теперь эти инициалы со зловещим значением смотрели на выкопанную яму, как бы отвечая на его мысленный вопрос: «Для кого вырыта эта могила?».

Ошеломленный Чафф чувствовал дрожь в коленях, не решаясь сделать ни шагу. Кроме того, его мучило смутное предчувствие: в каком бы направлении он ни двинулся, везде будет еще ужаснее, чем здесь.

Внезапно звезды замигали еще яростнее, слабый серый свет на минуту озарил унылый пейзаж. Том увидел фигуру, приближающуюся со стороны пустоши. Время от времени она прыгала зигзагами, как это делают люди, бегущие по грязи, выбирая, куда ступить. Эта фигура походила на фигуру отца Тома, и, приблизившись, она точно так же, как некогда отец, свистнула сквозь два пальца, подавая сигнал. Но свист прозвучал не пронзительно и резко, как в старые времена, а словно издалека и, казалось, странным эхом отдавался в голове младшего Чаффа. По привычке или от страха, Том тоже свистнул в ответ, как делал двадцать пять и более лет назад, хотя ужас, охвативший его, стал уже запредельным.

Как и его отец, фигура, приблизившись, подняла сумку, которую держала в левой руке. У старшего Чаффа была привычка сразу объявлять, что в ней лежит. Но слова призрака не успокоили, а еще больше испугали Тома – отец взмахнул сумкой и неестественно тихо, но отчетливо вскрикнул: «Душа Тома Чаффа!»

Всего в пятидесяти ярдах от низкой церковной ограды, у которой стоял Том, в торфе имелась широкая расщелина, заросшая тростником и камышом. Там старый браконьер обычно прятался при внезапной тревоге – точно так же скрылась теперь в камышах эта странная фигура.

Однако из этих же зарослей мгновенно появилось то, что Том сначала принял за все того же призрака, ползущего на четвереньках. Но вскоре он понял, что