– Больше того, – рассуждал я, продолжая идти вперед, – я полагаю эту книгу более нравственной и разумной, чем все, что написали ученые с тех пор, как искусство писать сделалось занятием подлым, а наука превратилась в сухое, отвратительное и святотатственное анатомирование божественных тайн природы.

И я утверждаю во всеуслышание, что подобные книги скорее могут способствовать нравственному совершенствованию народа умного и чувствительного, чем все мелочное педантство дипломированных и патентованных горе-философов, которым платят жалованье за те уроки, что они дают нациям!

Я бы не просто утверждал это. Я бы доказал это логически, если бы на берегу озера Комо, пока я спал в своей коляске безмятежным сном младенца, книжку не стащила у меня вместе со всем моим багажом банда цыган.

– Надеюсь, Даниэль, – сказал я, просыпаясь, – что цыганам книжка понравится.

– Наверняка понравится… – отвечал Даниэль, – если они ее прочтут.