– О них никто не знает. Они не похожи на убийства.

Доктор Вагнер приглаживает гриву своих волос.

– Как врач, могу вас заверить, что убийство очень трудно скрыть.

– А он очень умен, – говорю я.

В палату заглядывает Бернард, медбрат с добрыми глазами.

– Простите, что прерываю, – говорит он. – Хотел отдать Джулс кое-что.

Он показывает мне красную рамку с растрескавшимся стеклом. Один из осколков выпал совсем. За паутинкой трещин – фотография трех человек.

Моего отца. Матери. И Джейн.

Я схватила эту фотографию, когда бежала из Бартоломью. Единственное, чем я дорожу.

– Где вы ее нашли?

– Среди вашей одежды, – говорит Бернард. – Один из фельдшеров ее подобрал.

Но фотография – не единственное, что было у меня при себе. Должно быть кое-что еще.

– Где мой телефон? – спрашиваю я.

– Не было никакого телефона, – отвечает Бернард. – Только одежда и фотография.

– У меня в кармане лежал телефон.

– Простите. Если он там и был, его не нашли.

У меня в груди зарождается комочек беспокойства. Словно кусок теста. И оно поднимается. Разрастается. Переполняет меня.

Мой телефон у Ника.

Значит, он может удалить всю информацию. Хуже того, он может прочитать мои сообщения, увидеть, с кем я связывалась и что говорила.

Есть и другие.

Есть люди, которые знают то, что знаю я.

Включая, к моему ужасу, Хлою.

Я вспоминаю отправленные ей сообщения, которые могут подставить ее под удар.

Мне нужно отсюда уехать. Кажется, я в опасности.

Теперь мы поменялись местами. Теперь в опасности Хлоя. Не сумев добраться до меня, Ник переключится на Хлою. Может быть, он притворится мной, точно так же, как притворялся Ингрид. Заманит ее в ловушку. И одному богу известно, что он с ней сделает.

– Хлоя, – говорю я, – мне нужно предупредить Хлою.

Я пытаюсь выбраться из койки, но меня вновь пронзает боль. Настолько сильная, что я сгибаюсь пополам и задыхаюсь. Из-за проклятого фиксатора на шее я едва могу втянуть в себя воздух. Я срываю фиксатор и бросаю на пол.

– Милая, вам нельзя вставать, – говорит Бернард. – В вашем состоянии это опасно.

– Нет! – мой голос, теперь уже совершенно безумный, эхом отдается от белых стен. Напускное спокойствие исчезло без следа. Я охвачена паникой. – Мне нужно поговорить с Хлоей! Он будет ее искать!

– Вам нельзя вставать. Ложитесь в постель.

Бернард подбегает ко мне и кладет руки мне на плечи, пытаясь уложить меня обратно. Я сопротивляюсь, беспорядочно размахивая конечностями. Игла капельницы жалит меня, словно медуза. Когда я дергаюсь снова, трубка капельницы натягивается. Металлическая подставка наклоняется и с грохотом падает на пол.

Глаза Бернарда уже не выглядят такими добрыми.

– Вам нужно успокоиться, – говорит он.

– Она в опасности! – Я все еще извиваюсь, пытаясь вырваться. Бернард всем своим весом прижимает меня к койке. – Пожалуйста, поверьте мне! Прошу!

Я чувствую, как что-то колет меня в левое плечо. Повернув голову, я вижу доктора Вагнера со шприцем в руках.

– Это поможет вам успокоиться, – говорит он.

Теперь я точно знаю, что он мне не поверил. Хуже – он решил, что я сумасшедшая.

Мне снова не на кого положиться.

– Помогите Хлое.

Мой голос едва слышен. Снотворное начинает действовать. Моя голова безвольно падает на подушку. Когда Бернард выпрямляется, я понимаю, что не могу пошевелиться.

Мне хватает сил лишь на последний жалобный шепот:

– Пожалуйста.

Я словно погружаюсь в теплую воду, все глубже и глубже, и гадаю, смогу ли я снова выплыть на поверхность.

Моя семья танцует на мосту в парке. Я, как обычно, сижу рядом с Джорджем. Наблюдаю за ними. Хотелось бы и мне к ним присоединиться. Хотелось бы оказаться подальше отсюда.

В парке царит мертвая тишина – ее нарушают только удары ботинок по мосту, на котором мои родные кружатся, держась друг за друга. Отец впереди. Мама – посередине. Джейн замыкает цепочку.

Я замечаю, что их головы подсвечены изнутри крохотными огоньками. Как хэллоуинские тыквы. Языки пламени выглядывают из их глаз и ртов. Но они по-прежнему меня видят. Изредка они поднимают на меня свои полыхающие глаза и машут. Я хочу помахать в ответ, но мои руки чем-то заняты. Раньше я этого не замечала. Слишком пристально смотрела на своих родителей и сестру, охваченных пламенем. Но теперь предмет у меня в руках привлекает мое внимание.

Он тяжелый, слегка влажный и горячий, как зажженная спичка, которую я иногда подношу к ладоням.

Я опускаю взгляд.

У меня в руках лежит человеческое сердце.

Оно блестит от крови.

И все еще бьется.

Я с криком просыпаюсь. Вопль вырывается из моих легких и эхом отдается от стен. Я зажимаю себе рот, чтобы заглушить новый крик. Но потом я вспоминаю свой сон и с судорожным вздохом отрываю руку ото рта, гляжу на нее, чтобы убедиться, что на ней не осталось крови и слизи.

Потом я оглядываюсь по сторонам. Я лежу на алом диване в гостиной. Лица на обоях по-прежнему кричат, глядя на меня. Стрелки напольных часов почти доползли до девяти; тиканье – единственный звук в безмолвной комнате.

Когда я сажусь, что-то соскальзывает с моих коленей на пол.

Пистолет.

Я сжимала его всю ночь. Вот во что превратилась моя жизнь. Сплю полностью одетой на диване стоимостью не меньше тысячи долларов с заряженным пистолетом в руках. Наверное, мне стоило бы испугаться того, во что я превратилась. Но у меня есть более насущные причины для страха.

Пистолет отправляется обратно в коробку, а та – обратно под раковину. Проведя с ним всю ночь, я, словно капризная любовница, больше не желаю на него смотреть.

Вернувшись в гостиную, я беру телефон, отчаянно надеясь, что Хлоя или Дилан мне перезвонили. Увы. Я вижу лишь сообщения, отправленные Хлое.

То, что у Ника оказался телефон Ингрид, может значить лишь одно – он ее убил. Ужасающая мысль. Вместе с ней приходит невыносимое горе, от которого мне хочется лечь на пол и никогда не вставать.

Меня останавливает лишь то, что я в такой же ситуации, в которой была она. Я слишком много знаю. Я в опасности. Остается лишь вопрос – что Ингрид знала о Нике?