дна вода, искрящаяся рябью, она рисует круги теней на гладкой донной гальке — бог весть, приглашает ли искупаться. Но за мерцающим очарованием неосторожных караулит смерть, неприятная смерть, потому что — повторяю! — эта впадина заполнена отравой. По всей огромной длине, ширине и глубине озера — дно еще на четыреста метров ближе к земным недрам — там нет живых существ; вероятно, это единственная на свете водная стихия, где не выживает ни зародыш растения, ни животная клетка, ничего!

Когда рухнули большие перемычки между Азией, Африкой и Европой, а в ходе вулканических тысячелетий поднялись горы и воды покинули Сахару и вылились туда, где сейчас раскинулось Средиземное море с его длинными бухтами, тогда возникла и впадина, по которой ныне течет Иордан. Проникшее туда море наткнулось на огромные соляные месторождения — соли калия, фосфора, брома и йода — и размыло их. Когда позднее земля мало-помалу вновь поднялась, обратила к небу свой безгласный лик, в этом желобе остался вытянутый в длину водоем, прозрачный и коварный, заслуживший оба названия, какие ему впоследствии дали люди, — Мертвое море и Соленое море, — ибо в нем свыше двадцати пяти процентов растворенных ядовитых веществ. Рыба там жить не может, ведь ей бы пришлось дышать этими ядами, и очень скоро она бы всплыла брюхом кверху, нет и чаек, ведь им нечего есть. Человек может спокойно войти в воду и будет плавать, даже если никогда плавать не умел. Но если он неосторожно погрузится с головой и хлебнет воды, если не защитит глаза и вода попадет в нос, от последствий купания ему не поздоровится. Дивная, сверкающая на солнце поверхность воды — кто хлебнет много, умрет; кто хлебнет немножко, все равно заработает отравление бромом и фосфором. Под белой рубашкой и белыми брюками у Эрмина купальный костюм, и здешнюю воду он знает. Подъезжает на машине к самому пляжу, останавливается, выходит, раздевается, заходит в воду; вода теплая, но тем не менее охлаждает и освежает, поскольку воздух в тени раскален выше сорока… Эрмин ложится в несущую стихию, лениво, словно в пуховую перину, но бдительно следит за равновесием, не позволяет ни ногам резко дернуться из воды, ни голове опуститься слишком низко, — так приятно покоиться в этом ядовитом соусе. Мысли кружат в мозгу — и в конце концов он решает, как надо действовать…

В проходной Эрмин сообщает: посетитель к рабочему Менделю Глассу. Промышленный шпионаж — именно по этой причине даже в здешнем тихом уединении так отгораживаются от любопытных. На свете хватает химических предприятий — пусть хранят свои секреты, но и мы дорожим своими, наверняка думает руководство. Однако Эрмина пропускают. Рабочие живут в отдельном поселке, в легких приземистых бараках, в каркасных домах, обшитых фанерой и продуваемых ветром. Услужливый человек объясняет Эрмину, как проехать. Сегодня шабат, все отдыхают. Рабочий Гласс, вероятно, сидит в столовой, в общих комнатах, а может, спит или купается.

Рабочий Мендель Гласс действительно сидит в полной воздуха тенистой столовой, пишет письмо. Эрмин обнаруживает его сразу, как только открывает дверь и неторопливо заходит внутрь. Рабочий Гласс весьма изменился. Эрмин делает такой вывод, направляясь к нему: он похудел, подрос, загорел до черноты, лицо кажется взрослее и уже, только глаза, как раньше, спокойно смотрят на бумагу, которую он не спеша заполняет строчками.

— Добрый день, господин Гласс, — приветливо здоровается Эрмин, усаживаясь рядом на длинную скамью возле длинного стола, загорелый, мускулистый мужчина в черном купальном костюме, в шляпе и с трубкой в зубах. — Пожалуйста, не беспокойтесь, пишите. Забавно ненароком встретить вас здесь. Я искал пиво, заглянул в здешние магазины и вдруг в окно увидел вас и подумал: черт возьми, знакомое лицо.

Мендель Гласс, пожалуй, бледнеет. Пожалуй, загорелая кожа становится чуть светлее. Думает он, во всяком случае, быстро и четко, пока приносит англичанину чистый стакан и без спешки наливает пива из своей бутылки. Результат таков: принять бой. Бежать невозможно, спрятаться тоже негде; возле столовой стоит машина англичанина, а в ней, вероятно, оружие. Но Мендель Гласс не боится. Что бы ни произошло, все к лучшему. Если его арестуют и отвезут в Иерусалим, он сменит удушливый ад этой раскаленной низины на прохладные, приятные стены тюрьмы на высоте восьми сотен метров, то есть на санаторий. Доказать они ничего не докажут. Признание — такого удовольствия он им определенно не доставит. Свидетели обвинения? В живых только один, по имени Бер Блох, и он давно сообщил, как его арестовали и опять отпустили, — пистолет принадлежал вовсе не ему.

Мендель Гласс неторопливо закончил письмо, надписывает конверт. Письмо адресовано в Европу, женщине по фамилии Раппапорт; Эрмин доволен, что не матери. Не то слишком походило бы на кино.

— Вы окажете мне услугу, — говорит Мендель Гласс, облизывая клееный край конверта, — если захватите его в Иерусалим. Тогда оно быстрее уйдет.

Эрмин конечно же согласен, пытается даже сунуть конверт в карман купального костюма, у которого вовсе нет карманов, смеясь, ловит себя на этом движении и предлагает:

— Давайте допьем и, если не возражаете, прокатимся на лодке, я видел на берегу лодки, они наверняка в вашем распоряжении.

Как товарищи, они садятся в машину; Мендель Гласс в рубашке и брюках, Эрмин в купальном костюме, с письмом в руке, которое кладет в плоский карман на дверце машины, при этом он чувствует: пистолет на месте. Забавно, однако ненависти нет. Где его боевой задор? С прошлого воскресенья духовный образ противника держал его на взводе. Да и сам противник, собственно, уже не тот человек, что убил его друга. Он отмечает это с тайным удивлением. И все-таки он, разумеется, выполнит свое намерение, только удовольствия, кажется, не получит, не испытает сурового ощущения, что помогает свершить правосудие, выправить искривленный мир хоть в одной крошечной точке. Я же не Гамлет, думает он, запуская мотор, Гамлет в купальном костюме, газующий на красивом маленьком родстере, — слишком уж комичная картина…

Лодка отплывает от причала, молодой Гласс, естественно, сел на весла, как хозяин, решивший покатать гостя. Эрмин у руля. Оба на равных, а именно безоружные, привыкшие использовать мускульную силу; Эрмин приобрел эту привычку на площадке для гольфа, а Мендель Гласс — занимаясь тем странным мужским спортом, который называется работой и в котором больше страсти, чем все думали, пока мировой кризис не отнял у двадцати миллионов человек возможность заниматься этим спортом. Так чудесно плыть по удивительному озеру, хотя грести немного труднее, чем на любом другом. Вода создает большее сопротивление, зато лодка двигается быстрее и погружается