Наконец Майлз вырвался на поверхность. Рука держалась за цепь. На другом ее конце плавал белый пластмассовый буй.

Но кислород не поступал, хотя вокруг был свежий, прохладный воздух зимнего вечера. В горле была пробка, он чувствовал вкус крови во рту, неописуемую боль, пронзившую все тело, глухой стук в ушах.

Все органы вывернулись наизнанку, когда Майлз начал изрыгать воду. Несколько литров соленой загрязненной воды Балтийского моря выплескивались из него равномерным потоком.

Вдруг тело стало пустым, выжатым, как старая губка, сухим, как мертвая ветвь.

Майлз смог набрать немного воздуха в легкие, это произошло само собой. Боль не отпускала, она была сильнее, чем когда смерть вертела его в своих когтях. Постепенно жизнь возвращалась к Майлзу Ингмарссону. Он выжидал около буя, пока не услышал, как Томми Янссон завел машину и уехал. Тогда Майлз поплыл к берегу.

Мокрый, как рыба, он стоял на твердой земле. Море осталось за спиной, в легких был воздух, и из них чертовым фонтаном вырывалась жизнь.

Только что под водой он встретил Бога – Майлз не сомневался в этом. Но не всепрощающего Господа, не дарующего любовь или неосуждающего. Он встретил что-то другое. Древнего Бога, в кого никто уже давно не решался верить, кого забыли и заменили на какого-то болтуна, много говорившего о духовности, вечной любви, счастье и прочей аскетической ерунде.

Нет, этот был Бог карающий. Бескомпромиссный. Тот, кто действительно знает все. Собственной всемогущей персоной. И он взял Майлза под руки и сказал: «Поступай неправильно, и я покараю тебя. Поступай правильно, и я покараю тебя, потому что ты думаешь, что поступаешь правильно. Пытайся – и, может быть, я оставлю тебя в покое».

Этот Бог был больше смерти, которая не смогла забрать его ни в автокатастрофах, ни в драках, ни в воде.

Майлз начал ругаться. Он ругался самыми плохими известными ему словами, прямо во тьму ночи. Ругался и проклинал все ужасное на этой земле, с чем ему пришлось столкнуться. Только звери, природа и Господь карающий слушали его. Крик постепенно стих в смолкающем эхе.

Майлз шагнул в темноту.

Маленький дом пустовал в роще оголенных зимой деревьев. Стопятидесятилетний беленый дом с треугольной крышей и светло-голубыми наличниками на окнах.

Йенс отыскал ключ в дупле дерева.

Он открыл дверь и показал им дом. Всем досталось по кровати на втором этаже. Потом Йенс махнул Михаилу и они спустились по лестнице в библиотеку, где на полках из вишневого дерева стояли ряды старинных книг. На открытой части одной из стен висели три ружья, одно над другим. Йенс открыл крепление и по очереди снял ружья. Михаил принимал их внизу. Первое было винтовкой «Винчестер» калибра .22 со спусковой скобой; второе – дробовик испанской фирмы «Айя», двустволка, старинная и солидная; третье и последнее – винтовка «M1 Гаранд».

Михаил держал «М1» в руках, с легкой улыбкой разглядывая ее и взвешивая в руке. «М1 Гаранд» – полуавтоматическая винтовка времен Второй мировой войны. Деревянная ствольная коробка, вес пять килограммов, метр в длину, магазин с пачечным заряжанием, который со звонком выскакивал сам, после того как стрелок делал пять выстрелов.

– Где твой дедушка достал ее? – спросил Асмаров.

– Понятия не имею.

Йенс вынул из комода коробки с патронами, несколько штук передал Михаилу.

– М-один – на второй этаж, дробовик – на кухню, «Винчестер» – в гостиную.

Асмаров взял «М1» вместе с патронами и поднялся по лестнице, прошел мимо комнаты Лотара. Засомневался, повернулся и постучал в дверь ногой, вошел в комнату и протянул «М1» Лотару.

– Умеешь заряжать такой?

– Нет, – ответил парень.

Михаил положил коробки с патронами на кровать, сел на покрывало и стал наблюдать за Лотаром.

– Ты как, нормально? – спросил он.

Лотар кивнул.

– Хорошо, тогда покажу тебе, как надо делать.

Асмаров выложил патроны и маленькие обоймы на покрывало.

– Вставляешь патроны сюда, – сказал он и показал как. Лотар сел рядом, вставил в обойму еще патроны.

Они сидели молча, заряжая оружие.

– Хорошая работа, – сказал Михаил, когда они закончили.

– Спасибо, – вежливо ответил Лотар.

– Ты справишься. Время играет на тебя.

Парень встретился глазами с Асмаровым.

– Спасибо, – снова поблагодарил он.

Михаил встал и вышел из комнаты.

* * *

Йенс зажег заранее подготовленный камин в гостиной. Тот разгорелся, и сухое дерево начало потрескивать.

Йенс присел на корточки перед огнем, чтобы чувствовать его тепло. Вошел Лотар и остановился у буфета, разглядывая стоящие в рамках фотографии.

Йенс обернулся.

– Мои бабушка и дедушка прожили здесь всю жизнь. Бабушка умерла несколько месяцев назад. Когда был маленьким, я проводил тут почти каждое лето.

Огонь набрал силу, Йенс подкинул два полена.

– Дом перешел по наследству к детям, и его собирались продавать. – Он встал. – Я не мог расстаться с ним, поэтому выкупил его у мамы и ее братьев и сестер. Не знаю, хорошо это или плохо.

Лотар держал в руке фотографию – бабушка Вибеке и дедушка Эсбен стоят рядом в праздничной одежде перед застольем, шестидесятые годы.

– Почему? – спросил он.

– Хорошо это или плохо?

– Да.

– Не знаю, – ответил Йенс.

– Да знаете наверняка!

Йенс подошел и посмотрел на фото.

– Это как-то связано с воспоминаниями. Теперь, когда дом мой, они становятся размытыми. На самом деле – в противоположность тому, ради чего я покупал его. – Он хлопнул Лотара по плечу. – Он добрый, этот дом, ты будешь здесь хорошо спать.

В комнату вошла София, стараясь избегать их взглядов.

– Я разговаривала с Ароном, – сказала она Йенсу по-шведски.

Тот ждал, что она скажет что-то еще, спросит что-нибудь, будет обсуждать что-то. Вместо этого София повернулась к Лотару и перешла на английский:

– Нам нужно поговорить.

– О чем? – спросил мальчик.

Она медлила с ответом.

– О твоем папе.

Гектор сидел на стуле – на веранде, под защитой зонтика – и глядел на сад и вдаль, на мыс Кап-Ферра. Прохладный бриз тихонько шевелил зонтик.

Гектор был физически слаб, с трудом ходил и не мог поднимать предметы. Раймунда заставляла его делать гимнастику с того момента, как он очнулся. Упражнения раздражали Гектора своей простотой, казались в некоторой степени унизительными, но на самом деле давались ему нелегко. Раймунда говорила, что есть прогресс, но он был настолько мал, что Гектор не мог его оценить. Она рассказала ему о его физических ограничениях. Некоторые из них останутся на всю жизнь, другие со временем пройдут, если он будет делать так, как она говорит. Раймунда хорошо справлялась. Она была прямолинейна, искренна и добродушна и при этом не кривляка.