— Люблю тебя.

Ответ Кости был абсолютно невпопад. Но спорить не хотелось. Два слова на выдохе, поцелуй в висок, а потом поглаживания по животу снова растянули губы Агаты в улыбке.

Она оторвалась, продолжая улыбаться, не стесняясь ни этого, ни того, что голая и оттраханная, а еще с животом и без талии, сидит на нем, долго смотрела.

Он смотрел в ответ. Довольный. Бесстыжий. Хороший…

— Давай за вторым сразу… Мне охереть как нравишься ты беременная, Замочек…

Костя предложил, склонил голову к одному плечу. Правый уголок мужских губ приподнялся, Агате нестерпимо снова захотелось то ли прыснуть, то ли прижаться к его шее, пряча загоревшиеся щеки…

Но больше хотелось съязвить. Всегда больше всего хотелось язвить.

Поэтому Агата приблизилась к Костиному лицу, дальше — к уху, шептала, чувствуя, что касается кожи:

— Только сам будешь рыдать, блевать, рожать. Договорились? Чисто хером разок стрельнуть я бы тоже с радостью…

Знала, что будет дальше. Знала, а всё равно получилось неожиданно.

Костя звонко хлопнул по голой беременной заднице, Агата выпрямилась, отвечая на непозволительную наглость возмущенным взглядом и излишне громким: «ай!». Потому что ему-то вроде как нельзя, но если очень хочется — то можно.

— Не обесценивай мой вклад, женщина.

Долго держать образ Агата не смогла. Костя сначала сказал притворно-требовательно, а потом заулыбался, гладя там же, где только что хлопнул, Агата заулыбалась в ответ.

Обняла за шею, прижимаясь всем телом. Закрыла глаза, прислушивалась к тишине и собственным ощущениям…

И к нему тоже прислушиваясь. Потому что…

За вторым — так за вторым. Только с первым разберутся. Потому что «блевать» и «рыдать» вроде как отработано, а «рожать» ещё придется… А потом кормить, не спать, бояться… Ох…

— Справимся, не парься…

Агата знала точно, что вслух она ничего не говорила. Но Костя умел даже мысли её усмирить. И сейчас сделал так же. Поцеловал в плечо, потом в шею, щеку, губы, улыбнулся, отстранился…

— Как я без тебя… Не знаю… Меняю все победы на одну.

Гаврила не ждал, что его будут встречать. Благо, не страдал никогда ни излишней скромностью, ни излишней гордыней. Рассудил, что не сахарный — сам поднимется в кабинет.

Может даже хозяйку встретит по дороге. Поздоровается, пообщается, поулыбается…

Он ей, она ему.

Агата Гавриле нравилась очень сильно. Хорошая всё же. То, что нужно Косте Викторовичу. Тут абсолютно без сомнений. Аж завидно, потому что у самого…

Чтобы не материться мысленно в очередной раз, Гаврила мотнул головой, отгоняя лишнее.

Взлетел по лестнице, пошел по второму этажу. Затормозил у комнаты, которую Агата облюбовала для себя типа как кабинет. Постучался. Ответа не последовало. Заглянул — внутри её не было. Хмыкнул, закрыл.

Наверное, спит или гуляет. Хотя псина на месте, значит…

Натура Гаврилы подталкивала к тому, что вот сейчас можно начинать тревожиться. Понадобились усилия, чтобы напомнить: как бы нет. Тревожиться рано. Да и если рассуждать глобально, Агата — это личная Костина ответственность. И личная Гордеевская же тревога.

Гаврила постучал в следующую дверь — уже в конце коридора.

Услышал негромкое «входи», открыл, улыбаясь, собирался с порога разразиться громким и в меру ироничным приветствием начальника, который стал максимально «прошенным». Уже даже на ковер для показательного вычпока вызывает не в офисе, а в кабинете личного имения…

Как старые зажравшиеся хрены, которых они так задорно всегда обсмеивали… И уделывали.

Но, благо, ляпнуть ничего не успел.

Натолкнулся на предостерегающий Костин взгляд, проследил за направлением кивка…

Улыбнулся непроизвольно… Ну и тревога тут же попустила.

На диванчике, в кабинете зажравшегося Победителя, согнув колени и подложив под щеку сложенные лодочкой ладони мирно спала Агата.

Всё такая же аккуратная вроде бы. Хрупкая, как балерина. Но с животиком и чуть смягчившими девичью внешность равномерно распределившимися двумя-тремя набранными за «мирное время» беременности килограммами.

Костя бурчал, что жрет она мало. Агата признавалась Гавриле, что обожает, когда Костя уезжает, потому что он перестает пихать в неё еду…

Гаврила смеялся только, ну и завидовал. Опять, блин, завидовал…

— В наших яслях тихий час? — спросил беззлобно и тихо, силой заставляя себе оторваться от разглядывания трогательной сестренки. Вот хорошая она. Гаврила плохих людей сразу чувствовал. А в ней — ни корысти, ни злости. Глупости немного. Упрямства… Дохера. Эгоизма… Ну как в Косте где-то. Но нутро хорошее. Душевное. Баб-Лампа сказала бы: «наша девка, остальное воспитаем…». Жалко только, что его Лампы уже нет. Воспитывать их, непутевых, некому.

— Тип того… Разбудишь — рассчитаю…

Гаврила продолжал улыбаться, оторвавшись-таки от Агаты, глянув на Костю. Который задумчиво смотрел на свою бесценную жену. Спокойно так… Ласково даже будто. И видно, что оторваться сложно. Но он же вроде как серьезный человек. Романтика — херня. Не может позволить себе совсем скатиться под каблук при подчиненном-то. Поэтому прокашливается… Тихо… Смотри уже на Гаврилу, который подходит к креслу, опускается, складывает руки, устраиваясь вальяжно, ждет…

— Почему без папочки? — слышит ироничный вопрос, который на удивление довольный Костя произносит, чуть приподняв брови, усмехается, качая головой…

— Да ты их не читаешь ни хрена всё равно. Замахался стараться.

А потом снова смотрит с улыбкой, сдерживая смех, когда Костя типа тянется за чем-то, чтобы запустить в обнаглевшего…

Но, конечно же, не запускает.

Есть риск разбудить ясли. А ясли должны спать.

— Ладно, лирику в сторону. Давай по делу обсудим…

— Давай по делу…

Гаврила повторил за Костей, смотрел несколько секунд просто в стену, настраиваясь, потом снова на Костю, уже не улыбаясь…

— Во-первых, нам жопа.

Сказал серьезно, Костя не очень весело усмехнулся.

— Оборудование держат на границе и пропускать не собираются. По офисам ходят маски-шоу. Счета арестовывают по каким-то левым делам наши же судьи. Нас щемят, Костя. Серьезно щемят. Походу Вышинский решил, что терять ему нечего. Ну и не только он так решил. Нас по всем фронтам поджимают. Склоняют к переговорам, как ты понимаешь…

— Понимаю, — Костя кивнул, глядя, не моргая, перед собой сначала, а потом на Гаврилу. — Но мы не заинтересованы. Я не буду с ними договариваться. Я вообще ни с кем не буду. Мы деньги вернули, которые брали?