Темнота.

Густая, вязкая, липкая. Поднимаешь руку — а она тянется, скользит между пальцами. Делаешь шаг — вязкими потёками путает ступни.

Серый очень медленно повернулся.

Темнота повернулась вместе с ним.

Оборотень крутанулся на месте — темнота ощерилась беззубым ртом.

— Ладно, старуха, я знаю, что ты здесь. Прекращай свои шутки!

Темнота безмолвствовала.

— Ты действительно думаешь, что меня можно напугать, просто задув лучину?

Оборотень бахвалился. Напугать его получилось, очень даже. Тут не скудный печной огонёк погасили, не свечу задули, не в подвале заперли. Спрятали само солнце, выкололи глаза, выпили краски из мира — все, даже чёрную. Но не ранили, не убили. Лишь посмеялись.

— Ладно. Я понял. Ты — злая ведьма, а я должен перед тобой трепетать. У-у-у-у! Трепещу. Что дальше?

Темнота сотрясалась беззвучным смехом, пробирая дрожью.

— Я рос с самой вредной девчонкой на свете. Переупрямить меня — это постараться надо, — криво усмехнулся волк и твёрдо зашагал вперёд. Или назад. Наугад. Лишь бы не стоять на месте, проваливаясь в голодную темноту.

Темнота удивилась.

Оборотень насвистывал веснянку, звонко шлёпая по оскорблявшейся подобным пренебрежением тьме. Та уязвлённо дёргалась, оставляла дыры пятен, но неизбежно редела.

— А знаешь ли ты, бабка, зачем волку такие чуткие уши? — тишина. — А это чтобы расслышать, откуда ты захихикаешь! — веселился Серый. — А знаешь ли ты, бабка, зачем волку такие большие лапы? — темнота заинтересованно склонилась. — А это чтобы цапнуть тебя, когда из любопытства подойдёшь ближе. А знаешь ли ты, бабка, зачем волку такие острые зубы?

— Чтобы в горло мне вцепиться, так, волчок? — не выдержав, закряхтела темнота.

— Жестокая ты какая-то, — Серый ловко подпрыгнул, в воздухе ударив ноги одна о другую, — это чтобы побыстрее съесть угощение, которое ты для меня поставишь, когда я все твои таинственные и непредсказуемые испытания пройду.

Темнота ошалело расползалась в стороны, а Серый вовсю веселился, отгоняя её светлой улыбкой да задорной песней. И даже сам начинал верить, что ничуточки не боится и точно знает, что мрак не вечен и солнце обязательно взойдёт. Нужно только хорошенько его позвать.

— Слушай, Друда, а ты веснянки знаешь? Хочешь, спою? Только я это… Пою паршиво. Так что, не обессудь, ежели что.

И спел бы. Да тьма сама расступилась, не иначе как поостерёгшись слушать немелодичное пение, выпустила на волю серебристую дорожку, тонкую тропку. А на другом конце её…

— Фроська?

Волк ломанулся вперёд, мигом забыв и про хитрую старуху, и про голодный мрак, и про опасность, что может подстерегать на каждом шагу.

— Фроська!

Не улыбнулась, не подняла глаз. Измученная, бледная. Такая не похожая на саму себя и, вместе с тем, родная, близкая…

Серый махнул рукой: я здесь! Иду! Видишь?

Фроська не видела. Пустые холодные глаза равнодушно скользили по серебряной тропке, по спешащему растерянному мужчине, по непроглядной, заглатывающей, подползшей к самым ногам тьме.

— Подожди! Я здесь! — спешил оборотень к ускользающей, истончающейся фигурке.

— Стой! Стой, едрёна мать!!!

Да что ж такое?! Все эти шутки дурацкие, поучения. Что от Белогостя, что от старой Друды… Их ли это дело? Муж да жена — вот и вся семья. Перессорились — помирятся. Ему эти таинственные намёки, недосказанности, полуулыбки мудрых старцев — поперёк горла. И что там хотела доказать вредная ведьма — плевать. Он найдёт жену. Поймает, удержит, не выпустит! И не нужна ему ничья помощь и ничьи советы. Своим умом дойдёт, какие слова надо сказать.

Добежал. Почти схватил за руку, почти переплёл тонкие пальцы с девичьими — бледными и холодными.

— Пойдём отсюда.

Темнота зарычала, а женщина с пустыми глазами отозвалась на этот звук, затряслась всем телом, изломилась и рухнула наземь, изгибаясь в муках.

Кричала бы — было б легче. Стало б ясно, что живая, настоящая, тёплая. Но рот открывался беззвучно, а пустые глаза всё смотрели в никуда, и тьма в них росла, множилась, обустраивалась, как дома на лавке.

Глаза остались прежними.

А тело менялось.

Заострялись зубы, когти царапали слезающую лоскутами тонкую кожу, испещрённую страшными синюшными венами; шерсть клоками покрывала тело, а кости, не издавая ни единого звука, в мёртвой тишине ломались, застывая в новой звериной форме.

Волчица медленно облизнулась и уставилась на Серого чёрными мёртвыми глазами, словно впервые заметив рядом с собой.

«Беги» — промолчала она.

Серый опустился на колени и протянул руки.

Волчица осклабилась:

«Убью».

— Не убьёшь, — ухмыльнулся оборотень, — покусать можешь. Но я переживу. Прыгнула, целя огромными когтями разорвать грудь.

Мужчина не отпрыгнул, не извернулся, даже не попытался защититься. Открыл объятия и со счастливой улыбкой принял жену.

«Сражайся!» — волчица рычала в голос, но никак не могла заставить упрямца перекинуться, ударить или хоть увернуться.

— Сражайся! — выла она.

А Серый знай обнимал, зарывался носом в густую светлую шерсть:

— Фросенька, как же я соскучился! Где же ты, милая? Как мне тебя найти?

— Сражайся! — кричала бледная худая женщина, колотя его в грудь, капая на мужнино лицо горячими слезами. — Сражайся! Сражайся против меня, если не можешь за!

Оборотень укачивал затихшую в объятиях, согревал сильными ладонями изодранные хрупкие плечи:

— Я буду сражаться за тебя, любимая. С людьми, с богами, хоть с самой смертью! Не отпущу, даже если попросишь. Только дождись, не натвори дел…

Тьма отступила. Испуганным цыплёнком спряталась под крыльцо, заискивающе глядя на хозяйку: выполнила ли наказ?

Друда положила сухонькую ладонь на плечо Серого. Тот так и сидел на скамье, неловко опершись о давно не чищенный стол, баюкая в объятиях пустоту.

Очнулся, безнадёжно последний раз хватаясь за воздух:

— Повеселилась? — хрипло выдавил он. — Воды теперь дай. В горле пересохло. Друда заботливо подала попить:

— Что, притомился? Понимаю, бывает. Голова ещё поболеть денёк может. И язык позаплетаться. Ну, да вам, молодым, не привыкать.

Волк сделал жадный глоток и опрокинул остатки себе на голову: когда успела выступить испарина, он и не заметил, а теперь ещё и жар начался.

— Повеселилась, старая? Я к тебе с добром, а ты мне эдакую подлость…

— Подлость? — ведьма отжала и заботливо расправила воротник рубахи Серого. — Да я ж к добру! Разве ты теперь сил да решимости не набрался? Разве не уверился, как нужен жене и как она нужна тебе? Да и старую Друду развлёк, что уж. Нечасто в мои годы повеселиться удаётся. Считай, волчок, ты проверку прошёл. Теперь я и взаправду тебе помогу. Да не на царапинку подую, а по-серьёзному. Найдём мы твою суженую, слово даю. Иди покамест воздухом подыши. Позову — зайдёшь. Не позову, сам уразумеешь. Эх, стара я стала, эх, стара…