дождь, нужно было обратно все это собирать на стадионе. И я в этой куртке бегал и обратно все, значит, скручивал, профессионально, понимаешь, восьмерочкой. В общем, помогал как мог. Концерт в этот вечер уже не продолжался, был постоянно дождь, все упились, легли спать.

– Устали, не говори, потому что артисты живут совершенно по-другому. Все устали.

Л. А.: Все устали, легли спать. А я встал рано утром, как человек, на то время еще, слава богу, не употреблявший. Встал утром рано и пошел куда-то в магазин, купить кефир, булочку. И вот иду я из магазина, и сзади идут две девушки, которые видят мою куртку, они вчера были, видимо, на стадионе, и говорят: «О, это парень из группы Стаса Намина пошел!» И все!

(Аплодисменты.)

Л. А.: Затронул тут в разговоре, что со Шнуром записали песню…

– А ты скручивал его, ты только что рассказывал.

Л. А.: Ну, видишь, плохо закрутил. Но мне посчастливилось поработать с Сергеем. Я узнал много интересного, нового. Мы просто делали песню для фильма «Вечная жизнь Александра Кристофорова». И Сергей принес сначала свою песню. Я послушал, говорю: «Нет, песня хорошая, но просто получается нечестно, потому что ты ее один потом петь сможешь, а я без тебя – никак, понимаешь? Просто не смогу найти повода это сделать». И он сказал: «Резонно. Давай тогда теперь ты пиши песню». Я написал песню, вымучил из себя все неприличное, что придумал, – слово «фигня». Хотя он до сих пор считает, что я имел в виду другое, просто кокетничаю, и пел постоянно другое, понимаешь? Я один раз попросил на записи спеть «фигня», зафиксировал и все, потом это размножил. Я скажу вам, друзья, Сергею благодарен за то, что он наступил на свое творческое эго, сделал над собой усилие и спел в жизни одну песню без нецензурной брани. Мы сейчас ее сыграем, с вашего позволения.

(Песня «Какая-то фигня».)

– Ленечка, скажи мне, ты же по образованию, если мне не изменяет память, режиссер культурно-массовых мероприятий, нет?

Л. А.: Правильно называется «массово-театрализованных представлений».

– А что-нибудь делал?

Л. А.: Делал, конечно. Делали много – массовые праздники. Как сказал режиссер после первого года занятий: «А вообще, все это фигня. Выживут из вас те, у кого есть фантазия, и кто найдет бабки. Нашел деньги – у тебя хороший праздник, не нашел – все. А теперь давайте займемся чем-нибудь другим: литература, театральная режиссура. Чем-нибудь серьезным давайте займемся!» – говорит. Так что мы ездили, педагоги зарабатывали деньги, ставили праздники в разных городах, а мы ездили с ними, помогали, смотрели, как это делается. Делалось все очень просто: наливай да пей! В общем, ничего такого сложного в этом нет.

– Я много участвовал в подобных праздниках: сверху падает лошадь, Юрий Гуляев упал пьяный – вон сколько было хорошего! Деньги, по-моему, были.

Л. А.: Я помню город Волоколамск. И почему там декабристы – именно оттуда их этапировали или нет… или режиссер просто выдумал? Почему-то Пушкин выезжал именно на карете, я помню еще бакенбарды не приклеивались перед этим выступлением, было довольно потешно. А он выходил… площадь-то большая, он не может это сам произносить, естественно, фонограмма спектакля идет громко через репродуктор, нужно успевать все это вовремя подбегать под фонограмму. И он выходил и говорил: «Во глубине сибирских руд…» Это все. Шли декабристы. Фонограмма кандалов, громко они идут по площади, и мы идем…

– Скованные одной…

Л. А.: Да. И мы идем, все студенты мужского пола, а женщины изображают русских баб, которые провожают. И, по-моему, ко мне Танька Литвиненко подбегает, в группе «Квартал» работала, подбегает и говорит: «Леня, ну что, куда ж вас?! Там же холодно, жрать нечего!» Я говорю: «Танюха, ну это же просто праздник, ну че ты, успокойся». Издали же не видно, что ты говоришь. Она мне это, я ей – вот это. Главное, чтобы крупные штрихи были.

У меня была где-то хорошая фотография. Сначала мы изображали татаро-монгольское иго, борьбу против татаро-монгол. И местные дагестанцы из ветеринарного училища, очень много их набрали, и они почему-то изображали монгол. Было очень весело – главное, чтобы их было много, много одинаково одетых людей. И они с этими палками… Но им не объяснили, что по-настоящему бить не надо. А мы изображали богатырей – нас отлупасили очень сильно. Было больно и обидно! Причем мы практически входили в режиссерскую группу, но за неимением достаточного количества актеров нам пришлось тоже получить за это дело. И потом в общежитии этого училища мы, конечно, налупасили в ответ. А потом на следующий день мероприятие. А мы днем, в промежутке, с приятелем сели в креслице и заснули. Очень видно, когда человек нетрезвый спит. Видно прямо. Не просто человек прикорнул, а видно… Как-то это читается. Сидим в двух таких креслах, у меня голова в одну сторону, а у него в другую, ровно. А над нами: «Комсомол – это гордость партии». Красными большими буквами. Надо найти эту фотографию. Сейчас пошла бы на ура.

– Хорошая история. Помотало тебя, брат.

(Песня «Знаешь».)

– Я помню твои первые появления. Тебе было лет 18, наверное, длинные волосы, копытца без ботинок…

Л. А.: В 18 я в армии служил, там без обуви нельзя было.

– Какая-то песня такая с совершенно диким латиноамериканским ритмом – «Парень с гитарой», по-моему, у тебя было…

Л. А.: Он, может, и с гитарой, но без обуви – принципиально важный момент был.

– Да! «Босоногий мальчик»!

Л. А.: Я просто помню пару моментов, когда мы ее записывали на Тверской студии. Помню Сашу Вольцмана, гитариста, папу Саши Вольцмана, гитариста. Помню, уже пришел с электрички, у него был перебит первый палец, забинтован. Я говорю: «Что у тебя с пальцем?» – «Я делал тумбочку и поранил палец». – «Как ты будешь играть?» – «Ерунда, сыграю». Но главная достопримечательность была в том, что он пришел с электрички без кофра, у него была гитара и на ней лежал небольшой сугробик. Он пришел с этой гитарой, стряхнул сугробик, поменял повязку, сел, и я обалдел, потому что ему все равно, на какой гитаре играть. У него все получается стройно в руках. А почему я подумал об этом рассказать? Мне нужно было как-то объяснить, как сыграть латиноамериканское соло трубачу из тверского цирка: «Представь себе: тебе 15 лет, ты в таком пионерском галстуке вышел на такую гору утром, в Артеке. И как дал из горна вот это, знаешь?» – «Я понял, конечно!» И сыграл в правильном настроении.

(Песня «Аэропорты».)

– Слушай, за те полгода, что мы не виделись, я вдруг прочитал, что ты стал детским писателем. Ты написал книгу, расскажи мне, что это?

Л. А.: Я сегодня, кстати, выложил в «Инстаграм» – собрал все книги, которые когда-либо выпущены. Их получилось 6 штук – сборники стихов, мама написала про меня автобиографию, авторизированную, как называется.

– А есть там сомнительные места? Потому что в какие-то моменты мамы говорят, что дети у них полные идиоты.

Л. А.: У меня другая проблема: когда я читал рукопись еще первый раз – была у мамы попытка лет 20 назад, вернее, она даже выпустила – я говорю: «Мамочка, пожалуйста, я тебя умоляю, напиши что-нибудь похабное, ну хоть немножко! Что ж я такой хороший, никто ж не купит, это же неинтересно! Ну вспомни! Помнишь, я пьяный пришел в 16 лет? С синяком?».

– «Так это у папы все друзья такие, что ж я буду писать…»

Л. А.: Пытаюсь ей напомнить. Она: «Ну да». – «Вот и пиши». Мамина книга,