Его стали убеждать, но он упорно твердил, что здесь лучше, чем в Казачьем: жизнь сытая, спокойная, жена хорошая, землянка теплая, – нечего на судьбу роптать.

– А если вас, Никита, зарежут, как зарезали вампу, принесут в жертву богам, чтобы холод кончился? – спросил Горюнов.

– Пустяки говорите! Вампу убежал. Онкилоны людей не режут. Если бы резали, давно бы нас все прикончили, не стали бы разговаривать, как вот Амнундак сейчас приходил. Просить будут нас, а не резать.

Воцарилось тягостное молчание.

Немного погодя Горохов поднялся и вышел, а через минуту вбежала Аннуир.

– Сейчас Амнундак пришел от вас к себе и сказал нам: «Белым людям больше женщин не дадим. Пока они не прекратят холод и снег, вы живите у меня, туда не ходите, а то вам худо будет». А все мужчины и женщины закричали: «Давно бы так, пусть они поживут без жен, без молока, без лепешек!» Я только попросила отпустить меня за моим одеялом. Он сказал: «Иди, но сейчас же возвращайся назад!»

Аннуир взяла свое меховое одеяло и сказала Ордину на ухо:

– Ночью, когда там уснут, я приду к тебе, расскажу, что узнаю, – дело, кажется, нехорошее.

Она убежала, оставив путешественников в угнетенном настроении.

– Да, завтра уходим чуть свет, – сказал Костяков. – Это, очевидно, первый шаг в цепи репрессий, ожидающих нас, чтобы заставить отменить раннюю зиму.

– И если мы будем медлить, то дождемся, что к нам поставят в землянку караул, и тогда уйти будет не так-то легко, – прибавил Горюнов.

– Пока Горохова нет, приготовим все к отходу, – заметил Ордин. – Но интересно, куда он пошел, – не к Амнундаку ли, выдать наши намерения?

Горохов и женщины в течение всего вечера не возвращались. Путешественники сами приготовили себе ужин, сварили чай, уложили котомки, затем еще долго сидели, обсуждая положение, наконец легли спать. Горохов, очевидно, остался ночевать у Амнундака.

Среди ночи Ордин был разбужен Аннуир.

– Уходить нужно вам скорее, – сказала она шепотом. – Воины говорят: вон подземным духам принесли в жертву вампу – они вернули воду в священное озеро; духам неба пожертвовали только оленя – они рассердились и прислали зиму. Нужно и им жертву получше. Не говорят, а я полагаю – на вас думают.

– А Никита слышал это?

– Нет, это было раньше. При нем не говорили. Он пришел и стал говорить, что хочет онкилоном сделаться, от вас уйдет, будет с нами жить, он им не хочет беды делать. Так весь вечер рассказывал, как худо жить в вашей земле. Теперь онкилоны поняли, почему вы сюда пришли: хорошую землю для своего племени ищете. А Амнундак и скажи: «Значит, они соглядатаи! Но мы их отсюда не выпустим, а то они вернутся с большим отрядом воинов, воевать с нами начнут своими молниями – тут онкилонам конец будет!»

– А Никита не сказал, что мы завтра хотим уйти?

– Нет, не говорил. Он все только про себя рассказывал. И Амнундак похвалил его и на ночь жену ему вернул. Потом приказал, чтобы завтра позвали шамана – вечером моление будет насчет вас, должно быть, и снега.

– Ну, Аннуир, завтра мы чуть свет уйдем. А ты как, пойдешь со мной?

– Пойду куда хочешь, если я там, в вашей земле, буду у тебя одной, первой женой, – ответила Аннуир.

– Да, ты будешь у меня не первой, а только одной– единственной.

Они еще долго проговорили, а потом, увидев по часам, что рассвет близок, разбудили товарищей и, наскоро позавтракав, едва начало светать, покинули свою уютную землянку навсегда. Горохову оставили записку с просьбой сообщить Амнундаку, что они пошли за своей теплой одеждой и вернутся через день. Если он хочет догнать их, то может это еще сделать: они будут ждать его двое суток на окраине котловины. Предупреждали его, что Земле Санникова грозит ужасная зима и что здесь будет не лучше, чем в Казачьем. Писали, что он может прийти позже с онкилонами и взять запасы мяса, наготовленного Никифоровым на зиму, так как им всего не увезти.

В землянке был оставлен костер, чтобы выходящий из нее дым до поры до времени показывал онкилонам, что она жилая; постели свои закрыли так, чтобы казалось, что в них спят люди; только Аннуир унесла с собой свою постель и всю одежду, какая у нее была.

Шел небольшой снег, который скоро мог скрыть их следы. Впрочем, погоню должен был предотвратить Горохов, во всяком случае до вечера. Ему оставили Пеструху, заперев ее в землянке.

Когда стало светло, они были уже в нескольких километрах от стойбища, на соседней поляне, которую с трудом узнали. Как изменилось все за четыре месяца! Тогда была новизна впечатлений, чудесная новооткрытая земля, полная тайн, ожидавших раскрытия, весенняя природа, молодая зелень. Теперь – оголенные леса, занесенные снегом поляны; бегство от невежественного народа; впереди скучный, опасный и долгий путь на материк; отсутствие одного товарища, до сих пор делившего с ними все труды, а теперь изменившего; опасения за его судьбу, наконец, оставленные женщины, к которым успели привязаться. Только Ордин был веселее остальных – рядом с ним бодро шагала по снегу Аннуир, которая ради него бросила своих родных и привычные условия жизни, покидала родину и шла навстречу чуждому и страшному для нее новому миру, не оглядываясь с тоской назад.

К вечеру добрались до своей базы и очень обрадовали Никифорова, который давно не имел от них известий. У него все было в порядке, на зиму уже заготовлены большие запасы мяса и дров; собаки сыты и здоровы, не хватало только одной, задавленной на охоте медведем. Казак удивился решению немедленно уходить из этой благодатной земли.

– Пропали зря все мои труды! – сказал он с укором. – Для чего я старался, стрелял, возил, сушил, коптил? Для чего извел столько тварей? Для чего дрова готовил? Все останется одним медведям, будь они прокляты!

– Не горюйте, Капитон, не медведи, а люди съедят ваше мясо. Придет Горохов с онкилонами и заберет все к ним на стойбище.

– Как, а разве Никита не едет с нами домой? – воскликнул в изумлении казак.

– Да, он решил остаться. Полюбил тут женщину, говорит, здесь лучше, чем в Казачьем.

– Так и решил? Ах, он сволочь такая! В Казачьем ведь у него жена есть, правда, старая и злющая баба.

– А здесь молодая и добрая. Он тут вроде князя будет.

– А кто же это пришел с вами? Провожает, что ли? – спросил казак, указывая на Аннуир.

– Нет, это моя жена, идет с нами на материк, – ответил Ордин.

– Вон оно что! – протянул Никифоров, с любопытством оглядывая смутившуюся женщину, которая недостаточно знала по-русски, чтобы понимать быстрый разговор, но поняла, что говорят о ней.

– Значит, вместо Никиты с нами пойдет баба здешнего племени! Не знаю, как мы с собаками управимся, – она Никиту не заменит, небось собачек не видывала даже, не то что нартой править. Эх, огорчение!

Долго еще Никифоров философствовал на эту тему у костра, вокруг которого расположились путешественники. Ловкость, с которой Аннуир справлялась с приготовлением ужина, несколько примирила его с этой заменой, и он в конце вечера сказал даже: