Джеффри посмотрел на свои руки: они предательски дрожали, выдавая желание выпить. Уже третий раз за последние пятнадцать минут он сделал несколько глотков минеральной воды в надежде, что она облегчит его страдания.

— Прости, Мэллори!

Он чувствовал себя ничтожеством, стыд, поселившийся глубоко внутри, как будто парализовал его.

Мэллори подошла к стеклянной стене, со всех сторон окружавшей веранду. Она смотрела далеко вперед — туда, где линия горизонта соединялась с кромкой океана. В детстве во время бури она не решалась приходить сюда из-за шума волн и ветра — в этом месте он был особенно сильным. Неистовство стихии ужасало ее, ей казалось, что она стоит в самом центре урагана.

Джеффри решился сделать шаг к дочери:

— Дорогая…

Она повернулась, посмотрела на него — и наконец упала в его объятия, как когда-то десятилетней девочкой.

— Я так несчастна с тех пор, как больше не живу с Натаном, папа.

— Поговори с ним, милая. Я думаю, ему есть что тебе сказать.

— Вначале, когда мы расстались, у меня было странное, смешанное чувство — боли и облегчения.

— Облегчения?

— Да… всю свою жизнь я боялась, что он меня разлюбит, проснется однажды утром и поймет, какая я на самом деле слабая. В этом смысле наш развод стал избавлением: я его уже потеряла — значит, больше нет причин бояться.

— Ты ему так же нужна, как и он тебе.

— Я не верю. Он меня больше не любит.

— Недавно он продемонстрировал обратное.

Мэллори полными надежды глазами смотрела на отца.

— Найди его! — со всей серьезностью сказал Джеффри. — Но торопись, время не ждет.

Закрой глаза, три раза щелкни каблуками и очень громко скажи: «В гостях хорошо, а дома лучше».

Реплика из фильма Виктора Флеминга «Волшебник страны Оз»

24 декабря

— Можно мне хот-дог? — Бонни прыгала вокруг передвижной тележки на углу Пятой авеню и 58-й улицы.

— Дорогая… может, лучше съешь яблоко?

— Нет! — воскликнула девочка, помотав головой. — Я обожаю хот-доги с горчицей и жареным луком! Это вкусно!

Натан колебался: такая пища не слишком полезна для здоровья, — но все же кивнул в знак согласия.

— Cuanto cuesta esto?[31]— спросила девочка и достала из кармана маленький кошелек, в котором держала свои сбережения.

Отец пожурил ее:

— Не нужно говорить по-испански со всеми.

— Son dos dolares[32], — ответил ей продавец и подмигнул.

Натан достал бумажник и вытащил тонкую пачку купюр, сложенных вдвое.

— Убери свои деньги. — И заплатил два доллара.

Дочь отблагодарила его своей самой обаятельной улыбкой, взяла хот-дог и стрелой метнулась к толпе, откуда доносились рождественские песни. Воздух был сухой и холодный, но бодрящий; зимнее солнце заливало светом фасады домов. Натан пошел следом за дочерью, он внимательно наблюдал за Бонни, не выпуская ее из виду в толчее и праздничной суматохе, заметил, что на пальто у нее появилось пятнышко от горчицы. Она послушала мелодии негритянских спиричуэлс[33], потом переместилась к другой группе. Несколько поколебавшись, девочка все же отдала два доллара, лежавшие у нее в кармане, скрипачу в костюме Санта-Клауса, который собирал деньги для Армии спасения. Потом потянула отца к юго-восточному входу в Центральный парк.

Несмотря на мороз, по зеленому пространству парка не спеша прогуливались люди. Внимание Бонни привлекло объявление. Предлагалось приобрести в собственность ветви деревьев в парке.

— А мне можно купить ветку на день рождения? — осведомилась Бонни.

— Нет, это глупо — деревья не покупают, — категорически возразил Натан.

Она не настаивала, но попросила:

— А мы можем пойти в Таймс-сквер на Рождество?

— Маленькой девочке там нечего делать. И потом, не слишком-то тепло.

— Ну пожалуйста! Сара мне говорила, что там проходит самое главное в стране празднование Рождества под открытым небом.

— Посмотрим, дорогая. А пока укутайся хорошенько, становится прохладно.

Бонни надвинула перуанскую шляпу чуть ли не на глаза, а Натан повязал ей свой шарф и вытер нос салфеткой. Чудесный ребенок, заботиться о ней — одно удовольствие.

У Бонни не осталось неприятного осадка после того, что она пережила вечером в день аварии. Ей нелегко было видеть, как отца уводят полицейские, словно преступника, но на следующий день бабушка и дедушка рассказали ей правду. Сегодня она не упоминала об этом, только волновалась за раненого мальчика.

Новости о нем поступали обнадеживающие: в то же утро Джеффри позвонил Натану и сообщил, что Бен вышел из комы. Оба они испытали огромное облегчение — мальчику больше не грозила опасность; примешивалось сюда и другое, эгоистичное чувство: появилась надежда избежать тюрьмы.

Натан и Бонни провели замечательные три дня каникул — ничего не делали, только развлекались. Он не пытался оставить какое-то послание дочери и не терял времени на философские размышления, а просто хотел разделить с ней счастливые моменты, которые она будет вспоминать. Они посмотрели экспонаты из Древнего Египта и картины Пикассо в Музее современного искусства. Накануне навестили гигантскую гориллу в зоопарке Бронкса, а утром почти дошли до садов парка Форт-Трайон, где Рокфеллер буквально по кирпичику воссоздал несколько монастырей с юга Франции.

Натан посмотрел на часы: он обещал Бонни отвести ее на карусель, нужно торопиться — знаменитый аттракцион открыт до половины седьмого. Они побежали в сторону карусели, растворяясь в неповторимой атмосфере ярмарки.

— Ты поднимешься со мной? — Бонни запыхалась, ей было очень весело.

— Нет, малышка, это не для взрослых.

— Там много взрослых, — она указала на карусель, — пойдем, пойдем же скорее. Ну пожалуйста! — упрашивала девочка.

Такой день — Натан не хотел ни в чем ей отказывать… И он сел рядом с Бонни на одну из чудесных раскрашенных лошадок.

— Поехали! — закричала девочка, когда карусель начала движение и заиграла ритмичная, веселая музыка.

Потом отец и дочь пошли кормить уток, которые плескались в тихих водах пруда; наконец дошли до катка, в это время года одного из самых замечательных мест на Манхэттене. Бонни с завистью смотрела на детей, которые там, за решеткой, выписывали замысловатые фигуры и радостно вскрикивали…