В отряде, посланном конвоировать раненых французов, лежавших в Дмитрове, находился и Ксавье Арман. Он нашел Этьена Ранже уже выздоравливающим, но еще очень слабым.

Вместо того, чтобы порадоваться выздоровлению своего земляка, он испытывал сильную досаду. «А каково! Не умер! — подумал Ксавье. — Ишь какой живучий!.. Того и гляди, скоро выздоровеет и займет место еще выше прежнего, за большое сражение его произвели в ротмистры… а что он такого сделал? То же, что и мы все, да вдобавок угодил еще под пулю».

Этьен, не подозревавший страшной злобы и зависти в бывшем своем сотоварище, был искренне рад встрече с ним. Он давно простил ему его жестокий поступок в ту минуту, когда был ранен и, узнав, что в лагере Мюрата Арман голодал вместе со всеми, поспешил поделиться с Ксавье всем, что только у него было, и согласился, чтобы тот переночевал в соседней комнате, поскольку Этьен, Как офицер, занимал особое помещение в устроенном наскоро госпитале.

На следующий день Этьен проснулся довольно поздно и, к своему удивлению, услышал скрип колес отъезжающих повозок. Он стал звать госпитальную прислугу, но в соседней комнате никто не откликнулся. Встревоженный этим странным молчанием, он кое-как добрался до окна и вдруг увидел, что транспорт раненых уже двинулся и даже последние повозки выехали на большую улицу.

Он стал кричать им, спрашивая, отчего они его оставляют, но его голос в транспорте не услышали.

— Что это все значит? — спросил он вошедшего в эту минуту Ксавье. — Отчего меня не везут вместе с транспортом раненых?

— Оттого, — отвечал тот совершенно хладнокровно, — что ты записан в число безнадежных.

— Как? Еще не далее как вчера доктор говорил мне, что я скоро совершенно поправлюсь.

— Все доктора обыкновенно говорят это больным, но нужно иметь свой рассудок и не верить им. Говорю тебе это прямо, зная, что ты храбро становишься лицом к лицу со смертью.

— Но я сам чувствую, что начинаю поправляться! — продолжал Этьен. — У меня нет больше той изнуряющей лихорадки. Вот вторая уж ночь, как я сплю очень крепко.

— Ну и отдыхай себе тут на просторе, а мне пора.

И Ксавье, взяв свой палаш, который забыл накануне в комнате Этьена, протянул руку земляку на прощание.

— Когда же повезут слабых и опасных? — спросил Этьен, пожимая протянутую ему руку.

Рука Ксавье заметно дрогнула в его руке, но голос не изменил ему, и он сказал спокойно:

— Почем я знаю? Я ведь не офицер, как ты, а простой рядовой. Прощай!

И Ксавье оставил комнату, отлично зная, что второго транспорта для раненых не будет, сел на коня и поскакал догонять товарищей.

Первое время Этьен лежал недвижно, устав от продолжительного разговора с Ксавье. Но чем дольше он лежал, тем ему становилось удивительнее, что никто не навещал его и не справлялся по обыкновению о том, проснулся ли он и не пора ли ему делать перевязку. Прошел так целый час. Он, наконец, более не выдержал и, хватаясь за мебель, дошел до выхода и начал стучать. Никто ему не ответил.

Встревоженный тем, что его оставили совсем беспомощного, он толкнул дверь, та открылась, и он вышел на крыльцо и снова окликнул госпитальную прислугу. Но везде было пусто.

Этьен попытался сойти с лестницы, но не удержался за перила и грохнулся на землю. От сотрясения и боли в раненой ноге он лишился чувств.

Когда он пришел в себя, он уже находился в чистой, удобной комнате и около него хлопотал доктор, перевязывая ему рану. Оказалось, что его перенесли в дом командира одного из полков дивизии, которая стояла в Дмитрове. Все были удивлены, что Этьена не увезли вместе с остальными ранеными, и когда навели справки об этом, то оказалось, что бывший его товарищ по полку, которого он оставил у себя ночевать, взялся сам с помощью доктора усадить его в отдельный экипаж, вследствие чего остальные и не заботились более о нем.

Этьену крайне тяжело было узнать, как отблагодарил его Ксавье за радушный прием, но он все-таки пощадил своего земляка и объяснил все дело недоразумением. Полковой командир обещал дать ему экипаж и фельдшера до Москвы, но вдруг пришло ему предписание выступить налегке и немедленно со своим полком в Москву. Пришлось оставить весь обоз в Дмитрове, и Этьену ничего более не оставалось, как терпеливо ждать, когда обозу велят двигаться и он поедет вместе с ним.

Этьен грустно следил глазами за отъезжавшими, но считал себя в полнейшей безопасности и надеялся тоже вскоре быть в Москве. Он спокойно заснул, но вдруг был разбужен страшным шумом и криками. Взглянув в окно, он увидел, что русские партизаны напали на обоз и дерутся с оставшимися при нем французами.

Не ожидая себе пощады от русских, он кое-как выполз из дома и спрятался в сарае в разном хламе. Из укрытия своего он слышал, как победившие партизаны заняли дом, как кто-то расхаживал по двору и распоряжался, словно хозяин. В то же время он заметил, что в соседнем доме было тихо: если кто и входил в него, то тотчас же возвращался. Вследствие этих наблюдений он решился при первом удобном случае туда перебраться. Когда все затихло во время послеобеденного отдыха, он ползком перебрался в соседний сад и оттуда — во двор. Не имея силы вползти на крыльцо, он долго сидел, скорчившись, возле ступенек и прислушивался. Но слыша, что в доме никого нет, он, как неумелый ребенок, взобрался-таки на крыльцо — опираясь на руки и волоча раненую ногу — и очутился в небольших сенях. Тут, отдохнув, он пополз дальше. Найдя небольшой темный чуланчик, Этьен забился в угол за большую кадку.

Пока французы выступали из городов, занятых ими далее Москвы, русская армия продолжала отдыхать. Однако Винценгероде не дал спокойно дойти до Москвы дивизии Дельзона и сильно ее потрепал. Казаки между тем постоянно шныряли вокруг французского авангарда и высмотрели, что на опушке большого леса, примыкавшего к лагерю короля Неаполитанского, не выставляются охранные разъезды. Генерал Толь осмотрел весь лес тщательно и несколько раз по всем направлениям и доложил Кутузову, что с этой стороны легко подойти к неприятелю незамеченными и атаковать его. Главнокомандующий не скоро согласился на такое опасное предприятие: он боялся этим нападением на Мюрата вызвать Наполеона из Москвы, что имело бы следствием генеральное сражение. После долгих совещаний он, наконец, согласился и поручил генералу Беннигсену начальство над войсками, назначенными идти в обход неприятеля, а сам с главными силами должен был атаковать неприятеля пятого октября с фронта.

Приказано было всем русским войскам, находившимся в лагере, перейти четвертого вечером за реку Нару и стать в указанном каждому отряду месте. Чтобы неприятель не заметил этого движения, велено было оставить в лагере от всех полков барабанщиков и музыкантов, чтобы они в надлежащее время били зарю. Для поддержания лагерных огней и для наблюдения за порядком в оставленном лагере назначили по одному унтер-офицеру от каждой роты. Нашим партизанам, Дорохову и Фигнеру, предписано было двинуться к селению Воронову — истребить стоявшие там два полка и отрезать Мюрату отступление к Москве.