И не спалось им ночью…

— Хаса-а-а-новна-а-а!!! Смотрите, спёрли!!! Я что говорил!!! Спёрли!!! Ворьё!!! Педофилы и ворьё!!!

Он ещё что-то орал, но уже неразборчиво, захлёбываясь словами — не хватало дыхания.

Аукционист подлетел к столу, схватил чашу. Чаша оказалась явно легче, чем он рассчитывал, — схваченная, она подпрыгнула, выпорхнула у него из рук и по крутой параболе полетела в толпу. Из толпы навстречу ей вытянулись руки и поймали. Руки принадлежали здоровенному наголо бритому мужику в шёлковой красно-синей спортивной рубашке. На груди у него было написано: «Сибнефть».

Он покрутил чашу, поднёс поближе к глазам.

— Так и дурят нашего брата, — сказал он громко. — Пластмасса! Во, и написано: маде ин чина! Чина, да? Двести пятьдесят тысяч за чинскую побрякушку взяли? Да пошли вы с такой аэробикой! — и он запустил пластмассовый Грааль в аукциониста. Чаша чиркнула того по плечу и улетела за ширму.

Следом в несчастного полетели голосовательные сердца на палочках и мобильные телефоны.

— Господа, господа! — пытался тот возразить. — Что вы делаете, господа!

Но его не слушали. Кидали и кидали.

Из-за ширмы выскочили два охранника с дубьём и растерялись. Долг велел им бросаться на толпу, но почему-то очень не хотелось.

— Вы звери, господа… — сказал поникший аукционист и заплакал.

На помост уже лезли. Охранники шевелились вяло.

— Вон он! — вдруг завизжал Лёвушка. — Он убегает! Держите вора!

Все оглянулись, но мало кто что-то увидел. А там в странном мерцающем мареве, повисшем внутри Манежа (можете представить себе перламутровый дым? — вот что-то подобное и повисло, а потом рассеялось), бежал, быстро-быстро перебирая ножками, коротенький человечек в синем костюме. И хотя Лёвушка видел его только со спины, понятно было, что человечек прижимает к груди что-то тяжёлое и неудобное.

Так убегают от грозы с ребёнком на руках.

Прошла долгая секунда, и человечек исчез в проёме двери.

— Уйдёт! — завопил Лёвушка и прыгнул в толпу. Хасановна прыгнула следом.

Они протолкались наружу, выбив, как пробку, попавшихся им в дверях тележурналистов с камерой.

(Через минуту те уже снимали, и мы именно это и увидели. Но главные события теперь развёртывались вне Манежа.)

Солнце слепило так, что Хасановна и Лёвушка, выскочив наружу, в первые несколько секунд только жмурились и тупо озирались, будучи не в силах ориентироваться в этом расплавленном воздухе. Здесь тоже клубился перламутровый дым, быстро редея…

— Туда! — крикнула Хасановна, пробивая дым тонкой прямой рукой с вытянутым пальцем. От её руки потянулась цепочка холодных блёсток, проскользнула между прохожими — и упёрлась в спину маленькому улепётывающему человечку. Как бы почувствовав прикосновение, он обернулся на миг, в кого-то врезался, взвизгнул. Сделалась видна половинка его скуластого лица, квадратные очёчки и оскаленные, не по росту огромные жёлтые зубы… Преследователи бросились вдогон, пугая людей своей нечеловеческой устремлённостью; от них шарахались, сталкиваясь и даже иногда падая, но не замечая того, а лишь завороженно глядя погоне вслед; перламутровый дым висел над головами, и в нём отображалось вихревое движение. — Держи японца!

Но японца не держали, привыкши робко пропускать иностранцев вперёд и проявлять вежливость; только два футбольных болельщика ЦСКА бросились было на него с двух сторон, естественно, не рассчитали и врезались друг в дружку, тут же образовав кучу-малу. Лёвушке пришлось обегать так некстати возникшее препятствие, Хасановна же — перепрыгнула.

Японец уходил теперь налево, мимо подземного универмага, мимо водяного рва с уточками и прочими мирными зверушками, которые вдруг в перламутровом этом дыму зашевелились и обзавелись ненужными подробностями, а некоторые стали откровенно скабрёзны, — и скатился по лестнице вниз. Погоня отставала от него уже всего-то шагов на десять…

Когда Лёвушка и Хасановна влетели в несвежую прохладу трёхэтажного подземелья, свет вдруг начал мерцать, меркнуть, мигать — и скоро погас совсем. Помещение наполнилось криками. И, хотя от стеклянных потолков должно было исходить достаточно света, чтобы видеть всё, вдруг внезапно сгустилась тьма. Лёвушка посмотрел вверх. Там грозно и стремительно клубилась налетевшая откуда-то туча, похожая на водопад. Полыхнуло белым огнём, и тут же всё затряслось и заходило ходуном от тысячетонного удара небесного молота. В этот момент Лёвушку сильно толкнули, он отлетел и вскрикнул: мимо него маленьким злым вихрем пронёсся точь-в-точь такой же, как тот, который украл чашу, человечек в костюме, но — дико визжа и занеся над головой, как меч, длинный зонтик. Говорить стало совсем невозможно, уши забило насмерть. Хасановна! — вскрикнул Лёвушка и сам себя не услышал, но Хасановна или услышала, или просто поняла: она перестала озираться в поисках как в воду канувшего похитителя — и побежала вслед его двойнику…

Снова полыхнула близкая молния, снова моментально, без задержки, ударил гром — на этот раз звонкий и сухой; тьма вдруг сделалась страшно прозрачной. Лёвушка налетел на перила, разбил локоть и коленку, застыл на миг: ему показалось, что из мира исчезло всё, кроме какого-то грубого проволочного каркаса. Он стоял на краю округлого провала, держась за символическое ограждение. Провал внизу расширялся в кишащие людьми пещеры, и нижние этажи пещер обагрены были невидимым пока пламенем.

В отблесках этого пламени видны становились повсюду перламутровые переливы и изгибы…

Лёвушка потерял Хасановну из виду и теперь со страхом ждал приближения панических толп. Он знал, что надо бы исчезнуть с их пути заранее, но — куда? Его поманил вдруг вход в одну из пещер, обвешанных изнутри мягкими шкурами. Обычная обитательница пещеры, девушка-моль, молча билась, запутавшись в невидимой паутине. Но, увидев Лёвушку, она из паутины высвободилась и коварно бросилась на него, выставив окровавлённые когти. Это была не девушка-моль, а мотылёк-оборотень. Лёвушка рванул вниз шкуры, висящие на стене, они обрушились, накрыв и на миг задержав чудовище, а Лёвушка уже нёсся вглубь пещер, вопя что было сил и размахивая руками.

Новая вспышка молнии настигла его в тот момент, когда наш герой вжался в холодную скользкую стену, пропуская мимо себя авангард грядущих хамов. А когда они промчались, перед ним обозначился глубокий, но узкий закуток, из которого на Лёвушку в упор смотрели огромные от ужаса глаза. Пониже глаз слабо мерцала вожделенная яшмовая чаша…

Лёвушка вытянул руки и, взвизгнув, бросился к находке.

Над человеком всего сильнее властвуют опасности настоящего момента, а потому часто представляется чрезвычайно отважным тот поступок, который в конечном счёте является единственным путём к спасению и, следовательно, поступком наиболее осмотрительным.

Карл Клаузевиц