Тут Виктор обнаружил, что, помимо всего прочего, ему надо еще и погладить костюм и рубашку. Хотя материалы начала двадцать первого века в этом отношении были получше тканей середины двадцатого, но с момента попадания сюда ему так и не довелось воспользоваться утюгом. Порывшись в шкафах и тумбочке и даже заглянув на антресоли, казенного утюга он не обнаружил; вероятно, предполагалось, что данный девайс, как бритва и зубная щетка, непременно будет у каждого жильца, потому что это все-таки общежитие, а не гостиница. Пришлось зайти в сто тридцать четвертую к Зое Осиповне, чтобы испросить сей непременный для каждого джентльмена предмет; как только он переступил порог, его окатило аппетитной волной жареного мяса, лука и еще чего-то вкусного, а слух взбудоражило шкварчание сковороды. Зоя Осиповна действительно обжаривала котлеты и обрадовалась так, как будто это он хотел подарить ей утюг. Супруги размещались в пятнадцатиметровой комнате, значительную часть которой занимала двуспальная кровать; кухонная ниша была перенесена из коридора в большую комнату, что, с одной стороны, позволило иметь ванную, но, с другой, во время готовки приходилось все время проветривать. Менталитет населения не хотел идти в ногу с замыслами архитекторов, полагавших, что женщина должна раскрепоститься и освободить себя от уз кухонного быта, предпочтя непроизводительной домашней готовке сбалансированное, рациональное и научно выверенное питание в столовой самообслуживания на первом этаже. Впрочем, как успел узнать Виктор, на сталинки и прочее жилье с отдельными квартирами столь радикальные взгляды на быт, к счастью, не распространялись.

Он ожидал, что ему дадут для глажения нечто похожее на воспоминания раннего детства – большой, тяжелый, сверкающий хромом честный кусок металла с точеной деревянной ручкой на стальной скобе, со все время перегорающей спиралькой внутри, который для регулирования температуры надо все время включать и выключать из розетки. Однако утюг, который он одолжил у соседки, оказался вполне продвинутым – объемный, напоминающий формами броненосец, но сравнительно легкий, с черной карболитовой ручкой, красным глазком лампочки и, самое главное, терморегулятором. Промышленность группы «Б» делала заметные успехи.

…Вернув утюг и пообедав быстро приготовленными макаронами со свиной тушенкой, Виктор вновь повеселел. О грядущей мировой катастрофе абсолютно не хотелось думать. Предстоящее мероприятие виделось его умственному взору довольно скучным, с длинными казенными докладами и выступлениями, которые будут произносить тяжеловесным, мертвым языком, бурными аплодисментами, в которых придется участвовать, и бюстом Ленина (или Сталина?) позади стола президиума. Возможно, в зал войдут пионеры со знаменем, а потом, вероятно, состоится концерт, солидную часть которого составят коллективы народного творчества, артисты местной филармонии и чтец, участвующий в литературно-художественной композиции во славу… посмотрим, во славу чего или кого. Может, просто нас, людей труда. Правда, есть надежда, что его там случайно озарит насчет «Аттилы», ну и что там, собственно, у них в буфете… Идти на трамвай он решил к бане – возможно, так короче.

По иронии судьбы он попал на тот же самый трамвай, на котором ездил в Брянск в прошлую субботу, с веселой вожатой, крутившей в кабине портативный приемник, и понял, что за почти две недели, что здесь провел, он выбирался в центр всего дважды, и то по субботам. По радио звенела серебряным голосом Нина Дорда – что-то очень веселое и о любви. Народу было больше, чем в прошлый раз, но теперь Виктор удивлялся не одежде полувековой давности, которая ему уже успела примелькаться и воспринималась совершенно естественно, не социальным типажам из далекого-далекого детства – его поражала открытость и непосредственность людей; на лицах большинства, казалось, запросто можно было читать их мысли. И еще что вновь поразило Виктора – это полное спокойствие перед нависшей угрозой ядерной катастрофы. Едут люди, уверенные в завтрашнем дне, и по фиг им Гитлер с его «Аттилами».

Увлекшись наблюдениями, Виктор чуть не проехал центр; хорошо, у трамвая здесь была еще одна остановка – прямо возле универмага, перед мостом через Судок. Он достал пригласительный и посмотрел адрес.

Вечер должен был состояться не в исполкоме, а в так называемом Доме Политики на Красной площади. Виктор уже, часом, подумал, не в Москву ли надо было ехать; но вовремя вспомнил, что Красной называлась когда-то площадь Маркса – сто метров вниз по Советской от Сталинского проспекта. Почему площадь переименовали обратно, он не понял, хотя и предположил укрепление славянофильства в официальной идеологии.

Дом Политики располагался на том самом месте, на котором после войны построили красивое здание обкома в классическом стиле (чувствовалось тайное желание архитекторов создать брянский Смольный), а позднее его заняла областная дума. Здесь же Дом Политики был возведен из красного кирпича и стилизован под роскошный псевдорусский модерн, составляя единое композиционное целое как с примыкавшим к нему дореволюционным зданием, которое Виктор с детства помнил как редакцию «Брянского рабочего» (по рисунку на последней полосе), так и со зданием Винного Замка на другой стороне Советской. Верхняя половина площади была застроена под классицизм, включая реконструированные фасады поликлиники и почтамта. Поликлиника теперь получила колоннаду перед входом и греческий портик. Круглый сквер в центре площади был обнесен чугунной узорной решеткой и украшен скульптурами и не действовавшими сейчас, занесенными снегом фонтанами, являя собой миниатюрное подобие Летнего сада и Петродворца. Сквер и площадь, так же как и Сталинский проспект, заливал яркий свет многочисленных фонарей на столбах и стенах домов.

В освещенный большими гранеными, стилизованными под старину светильниками подъезд, перед которым стояло штук пять «стартов», два черных «спутника» и поражающая своим изяществом «бэйба» (наконец-то разглядел, что эта машина официально называется «Мечта»), ручейками стекались люди. Виктор показал вахтерше пригласительный и прошел внутрь. В фойе играла музыка, и звуки вальса чем-то напомнили ему фильм «Карнавальная ночь», разве что не было бумажных гирлянд, лампочек, шариков и конфетти. Вокруг сновали люди со счастливыми, светлыми лицами, мужчины в костюмах с галстуками, женщины в разноцветных нарядных платьях, все они смеялись и весело шутили; казалось, что в самом воздухе висело ощущение праздника. Виктор сдал верхнюю одежду в гардероб и причесался перед одним из больших зеркал, лентами покрывавших простенки в фойе; он подумал о том, что надо поискать буфет, но тут прозвенел звонок, и он поспешил в зал.

Зал был партерным и трансформируемым; ряды кресел были убраны, и вместо них на широких ступенях расставлены столики на четверых, как в варьете. Несколько телекамер – больших, серых, с турелями разнокалиберных объективов, установленные в люльках на огромных решетчатых стрелах, – казались здесь столь же диковинной и несуразной деталью, как если бы в зал поставили скелеты динозавров. Девушка в дверях указала Виктору, как пройти к его месту; там за столом уже сидели Алексей, Сэм и еще один осодмилец, бывший тогда с ними на дежурстве.

– Ну вот, все мушкетеры в сборе! – воскликнул Алексей, завидев подходившего Виктора. – Интересно, а штопор у них есть или как?