– Вы всегда предлагаете то, от чего невозможно отказаться? – Нина отпила вина и положила себе на тарелку крабов. – И не боитесь случайных знакомств?

– Знаете, я так долго жил правильной жизнью, что в ней пора делать какие-нибудь ошибки. А то коллектив не поймет.

Нина засмеялась.

Вино оказалось по вкусу похожим на Liebfraumilch, а заливная рыба оказалась судаком, и если бы ее попробовал Рязанов, то, скорее всего, в «Иронии судьбы» про подобное блюдо были бы абсолютно другие реплики.

Они опустошили бокалы; Виктор вновь наполнил их на три четверти.

– Виктор, а вы до революции жили в дворянской семье?

– Какой революции?.. А, понял. Нет, как-то ехал в поезде с официантом из московского ресторана, он всю дорогу рассказывал… Но я смотрю, у вас тоже художественный вкус не только в живописи.

– Да это приходится в Москву ездить на приемы, связанные с продажей картин, там и переняла.

– Нина… а можно вам теперь задать личный вопрос?

– Почему я не замужем?

– Да. – Виктор не ожидал такой проницательности от дамы. – Вы молоды, очаровательны, у вас головокружительный успех, и мужчины должны просто пачками лежать у ваших ног и засыпать вашу комнату букетами цветов.

– Должны, – грустно вздохнула она. – Только некогда. С этой мастерской я пашу, как шахтерская лошадь, – все время надо идеи, идеи, идеи… Глаза закроешь – цветные пятна, линии… Сюда приходишь просто ничего не видеть и не слышать. За эту квартиру рассчитаться, родичам в Денисовке высылаю, чтобы дом новый поставили, потом осталось только машину взять и дачу, это такой домик загородный, чтобы ездить отдыхать, где-нибудь рядом с речкой, и все, жизнь устроена, и детям что-то останется. Это же все ненадолго: еще пять-шесть лет – и волна абстрактного стиля пройдет, поп-арт все удавит… тогда гнездо и наполним. А пока – мне двадцать семь, и как женщина я чувствую себя словно горячая и хорошо смазанная паровая машина. – Она похлопала себя по бедру. – Слушайте, а давайте перейдем на «ты», а то, ей-богу, чувствуешь себя как перед телекамерой…

– А перед телекамерами сложнее, чем было перед художниками?

– Художник – человек, его видишь, чувствуешь, что он думает… а там неизвестно сколько глаз и что у них там у всех в головах, тоже не видно. Короче, предлагаю – за переход на «ты».

– То есть на брудершафт?

– Брудер… Это что, как в рейхе, что ли?

– Не в рейхе – давно, еще до рейха, до революции, в общем, студенческий обычай. Надо переплести руки локтями…

Нина придвинулась к нему на диване, и он действительно почувствовал жар ее бедра; она ловко переплела свою руку с бокалом с его локтем и, озорно улыбаясь и глядя ему в глаза, пригубила солнечную жидкость, как будто медленно поцеловала бокал.

Невидимый саксофон из музыкального центра выводил старый фокстрот «My resistance is low». «Обалдеть, – подумал Виктор. – Сцена как по нотам».

Он поставил бокал, встал и подал ей руку; Нина тоже поставила свой и вышла на середину гостиной. Фокс танцевала она легко, привычными движениями, хорошо чувствуя партнера; Виктор даже удивился.

– А говорила, на танцы бегать некогда, – сказал он, когда они вновь устроились на диване.

– Потом пришлось учиться. Промоушен все это называется. И речи пришлось самой заново учиться. Хорошо фрезеровщику – он дал полторы нормы, ему машина на перфокартах полторы нормы пробила, против машины никто слова не скажет. А здесь, чтобы пробиваться, – по-городскому говорить надо, академически правильно. Как Элизе Дулиттл, вот только осваивать пришлось без Хиггинса… Слушай, бери крабов, они полезные. У меня в холодильнике еще есть.

– Спасибо… И все-таки, Нина, интересно…

– Почему случайно и почему ты? Верно? – Она засмеялась.

– До чего с тобой легко. Ты читаешь мысли.

– Они у тебя на лице написаны… Ты никогда не замечал, насколько легче рассказать о себе, поделиться мыслями с совершенно незнакомым человеком?

– Замечал.

Еще бы не заметить! Столько народу в наше время ради этого лезут на форумы, в чаты, заводят аськи и прочие мессенджеры. Именно чтобы найти совершенно незнакомого человека, которому почему-то рассказывать проще, чем близким или друзьям: не надо думать, что и как сказать, не надо ждать какой-то реакции, просто взять и облегчить душу.

– А еще спрашиваешь. Ну и как это все будут называть в век кибернетики?

– Мы с тобой чатимся в привате.

– Чего-чего?

– Ну это молодежный жаргон такой. Чатиться – это от английского «чат», говорить, беседовать, а «в привате» – это отдельно от других, в уединении.

– «Мы с тобой беседуем в уединении»… Как красиво… – мечтательно произнесла Нина и слегка округлила глаза с длинными ресницами. – Совсем как в романах. Я совсем не против чатиться!

По радио зазвучала неторопливая блюзовая мелодия в ярких свинговых тонах. К своему удивлению, после длинного вступления Виктор узнал в ней обработку «Лили Марлен».

– О! Одна из моих любимых. Дамы приглашают кавалеров! – И Нина, вскочив, потянула Виктора за собой.

Дас ист фантастиш. Никогда не думал, что буду танцевать танго под «Лили Марлен», в стиле свинг, с советской ударницей креативного бизнеса.

– А что это за мелодия? Очень знакомо, кажется, в кино слышал.

– Не в кино. Одна из запрещенных в рейхе песен.

– А-а-а… Точно.

– Вроде «Катюши», про девушку, которая солдата ждет. «Даже из могилы, засыпанный землей, найду вернуться силы, чтоб встретиться с тобой. Призрачной тенью сквозь туман я вновь продолжу наш роман…» Хорошая песня. Жалостливая.

Я шизею в этом зоопарке… Хотя… Мы вообще тащились от всего подряд, не думая о тексте… Ra-Ra-Rasputin, Russia's greatest love machine… Чем «Лили Марлен» хуже? «Не плачь, девчонка, пройдут дожди…»

Они уже двигались в квикстепе под оркестрового Sandman'а – видимо, он сейчас был очень популярен. Хм, а приличные знакомства тут примерно по одному образцу… проводить, перекусить, поговорить, потанцевать, интересно, что будет дальше… Хотя, с другой стороны, если ей хочется потанцевать, не на танцплощадку же идти? Там небось одни старшеклассницы и пацаны перед армией.

– Ну вот, а второе – знаешь, я просто вдруг как-то почувствовала, что ты не такой, как все, – продолжила Нина опять уже на диване.

– Это… в каком смысле?

– Как тебе объяснить-то… Ну… Ну вот ущипни меня.

– Зачем?

– Так надо!.. Ай! Ну нельзя же так буквально! – воскликнула она, потирая бедро. – Ладно, проехали. Понимаешь, ты не такой по привычкам, как держишь себя… это незаметно, но я чувствую. Как тебе объяснить… ты какой-то внутри свободный. Наши сразу не решились бы ущипнуть, даже если знают, что без подвоха. Они знают, что два часа – это не знакомство! А ты или не знаешь – но тебе же не десять лет, – или тебе все равно.