Другой ответ – вся Вселенная исчезла бы, потому что для ее существования необходимо сознание. Эта мысль была характерна для последователей первых работ физика Джона Арчибальда Уилера. Некоторое время он считал, что сознание играет главную роль в сложившейся ситуации, выполняя функцию квантового наблюдателя в некоторых фундаментальных взаимодействиях.

Еще один ответ был бы таким: версия нашей Вселенной, в которой отсутствует сознание, была бы похожа на ту, где оно присутствует, но не идентична ей, потому что люди в ней были бы скучнее. Этого подхода придерживались бы некоторые специалисты в области когнитивных наук, предполагающих, что сознание выполняет особую, но ограниченную практическую функцию в мозге.

Но есть и еще один ответ. Если бы сознания не существовало, траектории всех частиц оставались бы одними и теми же. Любые измерения в мире были бы одинаковыми. Однако не было бы «совокупных» объектов или предметов обихода. Не будет ни домов, ни яблок, ни мозгов, которые будут их воспринимать. Кроме того, не будет ни мыслей, ни слов, хотя электроны и химические связи в мозге, порождающие их, останутся прежними.

Были бы просто частицы, из которых состоят объекты, расположенные там же, где находились в любом другом случае, – но не сами объекты. Иными словами, сознание обеспечивает онтологию[94] для частиц. Если бы не было сознания, то и о Вселенной можно было бы сказать, что она – просто набор частиц. Или же, если вам больше нравятся формулировки из области программирования, остались бы одни биты, а не структуры данных. Ничто не имело бы значения, но это никак не ощущалось бы.

Спор можно было бы усложнить тем, что в материальном мире существуют ограниченные полосы частот информационного канала между разными уровнями описания, так что один из этих уровней мог бы определять динамику на общем уровне, описание которого через взаимодействие частиц невозможно. Но чем более общий характер у процесса, тем больше он зависит от различных интерпретаций тех, кто его наблюдает. В минимальной квантовой системе возможно лишь ограниченное количество измерений, так что, несмотря на разницу в интерпретациях, феноменологическая разница была бы меньшей. Но большая система – не тот случай. Какие экономические показатели являются основными? В этом вопросе нет согласия.

Дело в том, что все попытки избавиться от наблюдателя, наделенного восприятием, – не что иное, как стремление дать описание воспринимаемой нами Вселенной. И убедиться, что подобные проекты завершены, по определению невозможно.

Вот почему я не считаю, что здравый смысл определенно поможет разрешить спор об «уникальности» людей. Подобные споры напоминают попытки Канта доказать или опровергнуть существование Бога с позиций здравого смысла.

О ком бы ни велся спор, будь то Бог или люди, аргументы одни и те же. Итак, я не могу доказать, что люди являются особенными, и никто не может доказать обратное, но я могу утверждать, что будет лучше просто предположить, что мы особенные. Ведь если мы будем считать именно так, мы немного потеряем, но многое обретем.

Сюжеты о революциях характерны для цифровой политики. Выражаясь в общих чертах, подобного рода сюжет приравнивает всеохватность, быстроту и сложность сетевых социальных процессов к закосневшим клубам для избранных, коими являются традиционные правительства или советы директоров крупных корпораций. Это сюжет, объединяющий активистов Арабской весны с китайскими и иранскими сетевыми диссидентами, а также пользователями Twitter в Соединенных Штатах, пиратскими партиями в Европе, новыми миллиардерами, сделавшими состояние на высоких технологиях, и неуправляемыми структурами «народных героев» вроде WikiLeaks.

Именно эта концепция революции упускает главное: власть в межчеловеческих отношениях действительно работает. Она оставляет в стороне будущее экономики и целиком взваливает эту ношу на политику.

В нашей цифровой революции мы могли бы отказаться от изжившего себя традиционного средоточия власти, но только для того, чтобы создать новое, которое также не работает. Причина в том, что сетевая оппозиция традиционной власти стремится к развитию новых серверов-сирен, которые в долгосрочной перспективе вряд ли будут чем-то лучше.

Также глупо думать, что благодаря технологии в выигрыше останутся только конкретные активисты. Традиционные властные структуры не были сторонними наблюдателями, пока технологии цифровых сетей вставали на ноги. Вместо этого они постепенно объединялись с высокоэффективными современными серверами-сиренами.

Современное национальное разведывательное управление, применяющее в своей работе технологии цифровых сетей (например, ЦРУ, АНБ или Национальное управление военно-космической разведки США), отражает эту тенденцию. Впечатление от посещения одной из этих организаций очень схоже с впечатлениями от штаб-квартиры Google или одной из высокотехнологичных венчурных финансовых компаний. Те же самые выпускники ведущих институтов и университетов с докторскими степенями весело проводят время в беззаботной и игривой атмосфере под чашку отличного кофе. Серверы-сирены ведущих шпионских организаций ныне процветают повсюду. Обычно мы слышим о возросшей активности зарубежных серверов подобного толка, например в Китае или даже в Великобритании, но на самом деле тенденция повсеместна.

Государства также все больше и больше превращаются в серверы-сирены. Китай, Иран и в разной степени все прочие страны желают быть единоличными хозяевами потока цифровой информации. Клише стали уже настолько знакомыми, что ими можно заполнять бланки. Развивающаяся страна X блокирует определенные интернет-сайты или отфильтровывает информацию в интернете по ключевым словам, но храбрые граждане и незыблемые компании Кремниевой долины обеспечивают обходные пути для противостояния ограничениям. Богатая страна Y шпионит, несмотря на демократию, за всеми своими гражданами в сети, надеясь таким образом поймать террористов.

Нетрудно мотивировать оппозиционную коалицию на борьбу с махинациями в сфере цифрового государственного управления, поскольку его одинаково терпеть не могут и защитники демократии, и интернет-предприниматели. Несмотря на несколько примечательных случаев, когда государственной власти был брошен вызов, в частности во время Арабской весны, в других странах таким коалициям оказалось не так просто добиться подобного результата. Подозреваю, что свою роль в работе сетевых технологий Арабской весны сыграл эффект новизны[95]. Когда правительства стран вступают в игру серверов-сирен, они быстро начинают преуспевать. (Судя по всему, у правительств лучше получается опережать гражданские сетевые движения, чем коммерческие схемы, которые постоянно находят способ обхитрить законодателей.)