– Я ждал вас, хозяин, – капитан выпустил клуб ароматного дыма, – стоит ли идти тем же курсом? Может, повернем к берегам Африки?

– Куда именно?

– Пойдем в Луанду. Все равно топлива не хватит, если будем пробиваться через бурю. Рискуем повредить яхту…

– Кой черт, откуда взялся такой ураган! Как же вы говорили мне, что мы успеем до осенних бурь! Теперь мы сожжем дорогое топливо, и неизвестно, достанем ли в Анголе.

– Разве это ураган, хозяин, обыкновенная буря. Ветер дует без изменений, без порывов и только возрос до большой силы. Что же делать, на море всегда может случиться неожиданное. Вот и метеостанции не сумели предсказать…

– Будь они прокляты, ваши метеостанции! Яхта вся трещит, в каютном коридоре вода. Поворачивайте куда угодно, хоть в Южную Америку!

Капитан отошел в угол рубки, где на маленьком столике была прикреплена карта, и некоторое время что-то измерял на ней. Потом открыл пробку переговорной трубы и поговорил с механиком. Яхта задрожала сильней – пустили на полные обороты второй двигатель.

– Маневр не лишен риска, – негромко сказал он Флайяно, – слишком велико волнение. Я должен быть наверху, а к рулю встанет лейтенант. Если что-нибудь случится со мной – назначаю командиром судна лейтенанта Андреа Монтуори!

– Почему лейтенанта? – бросил Флайяно. – Я бы не хотел…

– Потому, что так решил я, – жестко ответил капитан, – в опасности на судне есть только один хозяин, и этот хозяин – я. Если не будет меня, то хозяином станет лейтенант Монтуори, и по морским законам за неподчинение он может отдать под суд даже самого владельца яхты. Слышите?

Киноартист негодующе фыркнул. Капитан поднялся на мостик, а оттуда спустился лейтенант. Торопливо затянувшись несколько раз сигаретой, он взял от матроса штурвал и минут десять приноравливался к ходу яхты.

– Готово на руле? – послышался голос Каллегари в переговорной трубе.

– Готово, капитан! – звонко ответил лейтенант, и его сильное тело напряглось.

Яхта содрогалась от работающих на всю мощность моторов. Лейтенант осторожно повернул руль, еще – и на правый борт «Аквилы» обрушились одна за другой три чудовищных волны. Яхта круто накренилась, падая под удар четвертого вала. Толстое зеркальное стекло в стене рубки выдавилось, как бумага, пенящаяся вода хлынула в рубку вместе с воющим порывом ветра.

Флайяно с воплем кинулся к лейтенанту, отталкивая его от штурвала.

– Довольно, поворачивайте назад, мы погибнем!

Лейтенант, с лицом в крови от порезов осколками, отбросил хозяина плечом.

Судно описывало широкую циркуляцию, приходя в халфвинд. Вой ветра в рубке стихал, но каждая большая волна кренила «Аквилу» все сильнее, и размахи судна перешли красную черту креномера.

– Скорее! Еще четыре румба! Больше ход! – неслись отрывистые команды с мостика яхты, правая сторона которого погружалась в воду.

И вдруг произошла волшебная перемена. «Аквила» выпрямилась. Волны перестали давить и топить яхту. Они размеренно подбрасывали ее, пенные водовороты перестали разгуливать по палубе. В рубку потянуло знакомым удушливым дымком моторов.

– Легли на курс! – донеслась команда капитана. – Так держать!

Когда капитан вошел в рубку, Сандра перевязывала лейтенанта. Киноартист незаметно скрылся, пристыженный своей истерикой. «Аквила» пошла в бакштаг, более не преодолевая волн, и быстро приближалась к берегам Африки.

Еще сутки гуляла по океану упрямая буря, а на исходе второго дня волны снова обрели свое широкое и мерное колыханье, а небосвод стал дымчатым и жгучим, вынырнувшее из-за горизонта судно шло наперерез курсу «Аквилы» и неожиданно приветствовало яхту родным флагом. Сблизившись и увидев разбитую рубку, итальянский танкер запросил, не нуждается ли яхта в помощи.

Капитан догадался попросить дизельного топлива. Едва на танкере узнали, что яхта принадлежит киноартисту Флайяно, как в цистерны яхты без всякой платы было залито восемь тонн отличной солярки. Моряки, пока производилась перекачка, попросили Иво быть гостем корабля. Иво вернулся, очень довольный оказанным ему приемом, воспрянул духом и снова стал внимателен к своим спутникам, хотя океан дышал зноем и часы плавания шли медленной и монотонной чередой.

Леа, Сандра и Чезаре, к которым изредка присоединялся и лейтенант Андреа, с наступлением ночи усаживались на палубе и вели нескончаемые дискуссии под бархатно-черным тропическим небом. Однажды они спорили чуть не до рассвета о судьбе женщин, о семье и браке.

– Замужество, замужество… – насмешливо пропела Леа. – Девушки изо всех сил стараются втянуть в него мужчин, а те прилагают столько же усилий его избежать. А над всем этим – католическая церковь с нерушимым браком, устаревшим еще пятьсот лет назад. Лучше бы подумали, как сделать такую жизнь, чтобы люди не опускались в браке.

– Совершенно согласна с вами, Леа, – голос Сандры дрогнул волнением. – Для церкви и государства проще всего запретить разводы, да и заодно средства против беременности. Бедны – ничего, плодите ребят, нужны резервы рабочей силы, нужны солдаты. Словом, все за счет нас, женщин…

– Если бы я была гениальной, – Леа приставила ко лбу растопыренные пальцы, – я бы стала ученым и придумала настоящее средство от беременности. Просто пилюлька! Клянусь всеми святыми, мы, женщины, мигом бы отучили государства воевать. Каждая человеческая жизнь сделалась бы драгоценностью. Вот было бы здорово! Тогда каждого, кто изобретал что-нибудь для войны, для убийства, убивали бы самого, мгновенно и беспощадно!

– Увы, дорогая Леа! Такие пилюли уже есть, называются «коновид». Пущены в употребление американцами, говорят, надежны и безвредны. А ничего не произошло!

– Все равно, – упрямо твердила Леа, – они запрещены у нас церковью и правительством!

– Что там далекие мечты, – снова возразила Сандра, – вообще с браками дело идет все хуже. Я не видела удачного замужества. Самые лучшие из нас очертя голову бросаются замуж во имя ощущения безопасности, спасения от одиночества. Ничего более, никакой любви. И те редкие, что могут идти одни, – настоящие женщины будущего, что бы там ни говорили придуманные мужчинами книги, пьесы и фильмы. Сколько их, этих томов о счастливом браке, о правильной половой жизни! Бесконечные наставления: делай то, не делай этого, иначе не будет успеха, долгой любви, красивых детей. Наставления, и ничего более, без понимания человека и его настоящих стремлений. А в других книгах пишут только о материальном успехе. Только деньги, заслуги, ордена, будто нет никакой другой цены жизни!

– Положим, вам, женщинам, стало куда проще, – сказал Чезаре. – Есть множество доступных вам профессий. Вообще, стало легче менять профессии, вернее, места работы. Возрос круг бродяг печати и искусства. Все больше стираются национальные особенности и изощренные традиции, возникшие в разных странах. Бродяжничество, воспетое многими писателями, вознесено над скучным повседневным существованием. Героем нашего общества стал бродяга, а не труженик-семьянин. А жизнь стоит на земле, на оседлости, и получается противоречие, ломающее все наши морали!