Аквила слушал песню, которая, как обнаженный меч, врезалась в невнятный гул готовящейся к битве армии. Отсюда, со склона горы, где стояла крепость, ему была видна вся боевая линия, выстроившаяся в долине: главные силы копьеносцев — в центре, где в старое время разместились бы легионы, за ними — лучники и по обеим сторонам — кавалерийские отряды и конные стрелки. Безудержный, меняющийся без конца свет, рассыпаясь, играл на остриях копий, на гребешках шлемов, высвечивая тут вздыбленную конскую гриву, там малиновый плащ, отброшенный назад ветром, горел в трепещущих знаменах. Их было много, разных: знамя Паскента кроваво-красным узким язычком пламенело над дальним крылом конницы; его собственное знамя с дельфином, которого шелком вышила Нэсс, когда он впервые стал командовать целым эскадроном, а далеко внизу, в самой середине войска, огромный красно-золотой Британский Дракон — там Амбросий в своих старых доспехах и в плаще гордого императорского пурпура сидел на большом черном скакуне, окруженный верными спутниками.

Арт со знаменем, под которым собрался цвет британской кавалерии, укрылся за склоном крепостного холма, ожидая, когда настанет его черед. Он был единственным их резервом, и Аквила неожиданно подумал, что Флавиан, быть может, отчаянно страдает оттого, что он с ним, а не с Артом. Оглянувшись, он сразу увидел его верхом на лошади, прямо у себя за спиной. Флавиан улыбался, но улыбка не затрагивала глаз. Он облизнул кончиком языка нижнюю губу, словно она пересохла и это мешало ему. Аквила не раз видел такое же выражение, как на лице у Флавиана, на лицах мальчиков, впервые идущих в бой. Флавиан, встретив его взгляд, мучительно покраснел и, нагнув голову, начал поправлять уздечку Белоногого, будто устыдился перед отцом. Аквила отвернулся и снова стал смотреть на лежащую перед ним долину. Он вдруг почувствовал себя как никогда одиноким среди этой многолюдной большой армии.

День полностью вступил в свои права, день дробящегося света и гранатовых теней, бегущих по желто-рыжим холмам, когда с северо-запада начала надвигаться тьма. Она была более густой и накатывалась медленнее, чем тени от облаков, и сейчас ползла по самому краю гор в сторону британцев. Аквила знал, что ее движение не заметно с центральной позиции, и поэтому, поднявшись в стременах, он выхватил меч и стал размахивать им над головой, делая большие круги, пока не увидел, что там, где стояла горстка всадников возле золотого дракона, Амбросий выбросил вверх руку с мечом. Это означало, что сигнал достиг цели, — и словно рябь пробежала по всему строю войска, а Аквила вдруг почувствовал, как в нем что-то дрожью отозвалось, наружу вырвалось долго сдерживаемое дыхание. Темный рой все приближался. Когда на него ложилась тень облаков, рой превращался просто в черную массу, но, как только лучи солнца вновь касались его, он оживал, его охватывал трепет, казалось, радужные крылышки каких-то насекомых бились и сверкали металлическим блеском, дополняя игру света на бронзовых шишках щитов или на изогнутых верхушках шлемов предводителей кланов. Легкая дымка белой меловой пыли вилась над арьергардом сакского войска, так как лето стояло засушливое, а позади уже толпились грозовые тучи; небо и холмы потемнели. И по мере того как армия шла, за ней, словно плащ, волочилась буря. И над холмами и долиной вместо драгоценной пряжки на этом зловещем плаще засиял зазубренный, оборванный конец радуги, неожиданно прояснившейся на мрачном фоне собирающихся туч.

— Смотрите, ребята! Для сакского племени уже и мост радужный[27]навели, — воскликнул Аквила, показывая на небо. — Видно, в Валгалле[28]готовятся сегодня ночью чествовать Хенгеста.

Он услыхал смех у себя за спиной, и затем свирепый коротышка Оуэн, который вместе с ним удерживал оборону Дуробривского моста четырнадцать лет назад, воскликнул:

— Что с тобой! Глаз у тебя, что ли, нет? Это всего лишь обрубок моста. Боги нарочно его обрубили, чтоб не пустить к себе непрошеных гостей!

Саксы были совсем близко. Аквила увидел, как блеснуло на солнце знамя Хенгеста, лошадиная голова на древке копья, и до его слуха сквозь рев ветра донесся глухой гул приближающейся армии. Протрубил сакский боевой рог, и тут же ему ответил высокий, чистый звук римских труб — вызов на бой подхватил ветер, и тот же ветер принес ответ. А армия саксов все шла и шла, неторопливо, неодолимо, сопровождаемая с флангов легкой кавалерией Гвитолина. Все это выглядело устрашающе, но Аквиле, который сидел на лошади, положив клинок меча плашмя на шею Сокола и прижимая к плечу щит из воловьей кожи, было хорошо видно, что, хотя армия саксов по численности и превосходит британскую больше чем вдвое, состоит она в основном из пехоты и ни в какое сравнение не идет с укрытым за холмами крылом кавалерии Арта.

Теперь саксы были уже на расстоянии полета стрелы, но тут неожиданно для них пришла в движение группа лучников, стоящих за копьеносцами британцев, и град стрел, пролетев над копьями, обрушился на шагающую, слитую воедино массу варваров. В течение нескольких мгновений вражеское войско напоминало ячменное поле, оказавшееся во власти урагана: люди шатались и падали на месте, но остальные, стянув разорванные ряды, с дикими воплями продолжали наступать. Британские лучники еще раз успели натянуть длинные луки прежде, чем саксы — свои короткие, после чего град стрел посыпался с обеих сторон, оставляя бреши в рядах той и другой армии. Под этим смертоносным градом и сошлись войска британцев и саксов, — казалось, два огромных зверя подобрались с тем, чтобы прыгнуть и вцепиться друг другу в глотку.

А еще мгновение спустя Аквила, не отрывая глаз от разворачивающегося внизу перед ним сражения, сказал стоявшему рядом воину:

— Пора! Играй атаку!

И тотчас же глухой рев битвы и звонкая песнь дрозда-рябинника утонули в заливчатой трели кавалерийской трубы. Конь Аквилы вскинул голову и заржал, как бы присоединяя свой вызов к боевому, и его не надо было даже пришпоривать, когда он перешел прямо с места в легкий галоп, сменив его затем на полный. Аквила слышал за спиной грохот копыт кавалерийского эскадрона, несущегося с горы навстречу западному шквальному ветру.

— Константин, Константин! — закричал он.

И тут же этот боевой клич был подхвачен и стремительной волной пронесся по рядам конницы. Кавалерия Гвитолина развернулась, чтобы встретить их; перед глазами Аквилы замелькали безумная вереница вскинутых конских морд и слепящий предгрозовой свет на ободах щитов и клинках мечей, надвигающаяся стена лиц с оскаленными орущими ртами и выпученными глазами. Сверкнула позолоченная бронза, и он увидел Гвитолина в окружении свиты; на вожде кельтов был все тот же изумрудно-зеленый шелковый плащ, но теперь уже изрядно пообтрепавшийся. Две конницы налетели друг на друга с силой, всколыхнувшей, казалось, недра холма, на котором стояла крепость.

Кавалерия Гвитолина сперва смешалась и отступила, но, быстро собравшись, снова ринулась в бой. А для Аквилы эта битва, которая еще совсем недавно представлялась ему такой четкой и осмысленной, когда он, сидя верхом, смотрел на нее с холма, вдруг утратила форму и смысл и превратилась в обычный хаос сражения вслепую. Он не знал, что происходит у Паскента на левом фланге, не знал даже, что делается в центре, он видел только, как вокруг бьется конница, ощущал удары атак и контратак, пока наконец в реве битвы ухо его не уловило за уступом крепостного холма долгожданный звук охотничьего рога — как будто протрубили бессмертные. Это было похоже на Арта — бросить свою конницу в битву под веселую песнь охотничьего рога. Звук поднимался все выше над гомоном битвы, чистый, нежный, сияющий звук, словно песня дрозда в ветвях боярышника. Громкий крик, предупреждающий об опасности, прозвучал в ближайших к Аквиле рядах вражеского войска, и, бросив взгляд через плечо, он увидел, как несется к ним по желто-коричневому склону цвет британской кавалерии. В ушах нарастал грохот лошадиных копыт и высокий голос охотничьего рога. Неистовые всадники неслись с горы, точно выпущенная стрела, а на самом кончике этой стрелы, на ее сияющем острие, мчался Арт, и его большую белую лошадь на мгновение залил серебром сноп солнечного света, бегущий по долине им навстречу. Серебряная грива струилась над рукой, держащей поводья, и комья дерна, словно птицы, вылетали из-под копыт. Огромный волкодав Кабаль, сын того самого Кабаля, спутника детских лет Арта, бежал рядом с конем, а следом, на небольшом расстоянии, во весь опор скакал знаменосец Кайлан со знаменем в руке — малиновый дракон бился, будто пламя, на воздетом древке копья. Какое-то мгновение — и все эти фигуры, так отчетливо проступившие при белой ослепительной вспышке света, разом исчезли, с грохотом врезавшись в конницу Гвитолина и рассеивая людей, как рассеивает листья налетевший ветер.