Как знал он и то, что ставка у него может быть только на один вид оружия — межконтинентальную ракету «Америка», под ударами которой американское правительство дрогнет и пойдет на переговоры с рейхом, предав своих союзников.

Никаких иных источников чрезмерного оптимизма фюрера он не знал. Вот почему он сейчас здесь, и вот почему он ведет себя, как азартный игрок в рулетку, решивший, что на сей раз фортуна обязательно окажется благосклонной к нему. Однако прежде чем сесть за игорный стол этого смертоносного казино, вождь Великогерманского рейха пытался найти хоть какие-то косвенные признаки того, что фортуна действительно не предаст его. Пытался найти, но не находил.

Тем временем фюрер подошел к перископу, повертел его обзорную трубу, осматривая ракету и все, что происходит на стартовой площадке, и, все еще не отпуская штурвал, несмело как-то спросил:

— Но вам известно, что в Нью-Йорке наводить вашу летающую торпеду уже будет некому?

— Известно. Оба агента, которые были высажены на американский берег с борта субмарины, чтобы установить радиомаяк в здании Эмпайр стейт билдинг, схвачены.

— Это то, о чем я не раз говорил в своей ставке, Браун, — с особой доверительностью в голосе поведал Гитлер, — все вокруг предают и подводят. Почти невозможно полагаться на кого-либо. Эти агенты… Меня заверили, что оба они прекрасно подготовлены, в течение многих лет сотрудничают с нашей разведкой, знакомы с Америкой — с языком, обычаями и всем прочим. Неужели нельзя было продержаться каких-нибудь две-три недели? Я просто не верю в это. Не верю, генерал Дорнбергер, не верю!

— Я не отвечал за подготовку этих агентов, мой фюрер, — поспешил увести себя из-под гнева Гитлера начальник ракетного полигона.

— Здесь никто ни за что не отвечает, — взволнованно ответил Гитлер. — Покажите мне хотя бы одного человека в рейхе, который бы теперь за что-нибудь по-настоящему отвечал.

Больше всего Брауна поражало то, что фюрер не кричал, не угрожал, да, собственно, и не обвинял. Наоборот, он как бы жаловался на всех тех людей, на которых должен был бы рассчитывать, но которые подло предают его. Жаловался и даже искал сочувствия. Вот только главными обвиняемыми на этом «судебном процессе» представали именно они, сотрудники ракетного центра в Пенемюнде.

— Наше дело было — использовать агентов для установления радиомаяка как одного из элементов операции «Эльстер», — не удержался фон Браун, хотя и понимал, что фюреру его объяснения не нужны, он попросту устал от подобных объяснений и нареканий.

— Все находят какие-то оправдания своих поражений, — словно бы вычитал его мысли Гитлер. — И я вынужден принимать их. Однако все они оправдываются только передо мной. Я же вынужден оправдываться перед всем германским народом. А народ слишком устал, чтобы воспринимать мои оправдания. Слишком устал… народ, — угасающим голосом завершил фюрер.

А фон Браун вдруг вспомнил слова фюрера, которые тот прокричал на одном из совещаний в штабе Верховного главнокомандования, которые сам барон давно занес в свою записную книжку, названную им «Хроника афоризмов». Потом он не раз обращался к ним или же случайно натыкался на них во время очередного перечитывания своей «Хроники»: «Германский народ выдержал войны с римлянами, переселение народов, наполеоновские, освободительные войны; он даже мировую войну выдержал, даже революцию, и меня он тоже выдержит!»

Похоже, что теперь фюрер уже не так уверен, что германский народ действительно готов выдержать его как одну из самых страшных напастей в своей истории. Особенно эта уверенность поколебалась в нем после июльского 1944 года заговора генералов. Вот он и нервничает, чувствуя себя виновным за всю ту катастрофу, в которую умудрился втянуть народ.

При этом фюрер прекрасно понимает, что кого бы из своих генералов или ученых он ни обвинял в бездарности, измене или неисполнительности, все эти оправдания в расчет уже приниматься не могут. Вот почему сейчас ему, как никогда, нужно было впрыскивание очередной порции веры народа в его, фюрера, могущество, в его связи с некими высшими силами и высшими покровителями, в то, что еще не все потеряно и что германская армия вот-вот получит новое оружие возмездия. Именно за этой порцией вдохновенной лжи он и примчался сюда, на полигон в Пенемюнде.

Барон фон Браун не знал, думают ли остальные присутствующие здесь о том же, и думают ли вообще о чем-либо конкретном, однако, вырвавшись из потока своих удручающе сумбурных размышлений, сразу же обратил внимание, что в бункере на какое-то время воцарилось тягостное молчание. Наверное, оно и растворило бы в себе все тяготы и огорчения Гитлера, но генерал Дорнбергер, который, будучи не в состоянии прийти в себя после несправедливого обвинения фюрера, опять заставил его вернуться к болезненной теме провала германских агентов в Америке.

— Как стало известно, — вдруг ударился он в никому не нужные объяснения, — когда агент Колпаг, на которого возлагалась основная надежда, поскольку он был американцем полугерманского происхождения и образование получал в США, решил прибегнуть к вербовке в свои сообщники какого-то своего давнишнего знакомого, тот попросту сдал его ФБР. Ну а сам Колпаг на первом же допросе выдал агента Гимпеля.

— Он предал не только своего коллегу Гимпеля, — холодно возмутился Гитлер, — он предал рейх. Он всех нас предал.

— Вы правы, мой фюрер, — поддержал его генерал Дорнбергер, — непростительное предательство, причем самых, казалось бы, преданных агентов.

— Возникает вопрос: кого мы готовим? На кого рассчитываем в такой ответственной операции, как эта, связанная с Америкой?! — Гитлер нервно прошелся взад-вперед и остановился перед Дорнбергером. — Чем вы все это объясните, генерал?

— Я всего лишь излагаю те факты, которые стали известны мне.

— Так излагайте же, излагайте.

— Правда, какое-то время Гимпелю еще удавалось оставаться на свободе, и он даже умудрился послать несколько зашифрованных радиосообщений из нью-йоркского отеля «Пенсильвания», — продолжил свою печальную повесть руководитель пенемюнденского центра, уже проклиная себя в душе за то, что взял на себя роль черного гонца[45]. — Но к тому времени его уже искали агенты ФБР и сотни полицейских. И он, конечно же, попался, — передернул своими далеко не атлетическими плечиками генерал, давая понять, что в своем ракетном деле никогда не полагался на засылаемых таким образом агентов. — Причем попался из-за своей дурацкой привычки бросать мелочь, которую он получал на сдачу, в верхний наружный карманчик своего пиджака, в котором джентльмен обычно должен носить платочек-заставочку.

— Неужели из-за такой вот идиотской привычки? — изумился Юлиус Шауб.

— Колпаг продал эту его привычку агентам ФБР, а те предупредили всех продавцов газетных киосков, у которых расставили своих агентов. У одного из таких киосков, по условному сигналу, поданному продавцом, Гимпеля и схватили почти в самом центре Нью-Йорка[46].