Пройдя изгородь, мы увидели хижину, зажатую меж двух вертикальных склонов. В трех метрах от нее мы остановились. Крыша была покрыта мхом, окна смотрели на нас пустыми глазницами. На ветру хлопала узкая лента полицейского ограждения.

— Когда мы сюда пришли, она была не заперта, — сказал Дансо. Ветер подхватывал его голос и задувал в пустое здание, ударяя о холодные стены. — Сержант распахнул дверь ногой как нечего делать. Вот. — Он подал мне фонарик. — Смотрите.

Подойдя к дому, я медленно открыл дверь, представлявшую собой пять грубо сколоченных вместе досок, висевших на проржавевших петлях. Внутри было темно, чувствовался неприятный запах, от которого по телу сразу пробежали мурашки. На миг мне показалось, будто я слышу чье-то слабое дыхание. С бьющимся сердцем я включил фонарик. Но тут ветер сменил направление, и я решил, что все это мне показалось. Я посветил фонариком в темноту. Голый земляной пол, на стенах какие-то растения, в углу сложены бутылки сидра «Белая молния».

— Что это?

В углу лежала стопка полотенец.

— Мы считаем, что он поранился. На некоторых из них кровь. Криминалисты забрали их в лабораторию, хотят сделать анализ.

Отойдя от хижины, я по узкой тропке поднялся на небольшой холм, откуда можно было окинуть взглядом местность.

— Что же там такое? — бормотал я, нервно щелкая фонариком и поглядывая то на сероватую линию спускающейся к дороге тропинки, то на мерцающие воды озера. — Что же такое?

— Вы про шале? — Подойдя, Дансо встал рядом со мной. — Оно как раз вон там.

— Нет. Шале — это то, что он знает об этом месте, но оно не имеет отношения к тому, почему он сюда пришел. Он пришел сюда за чем-то другим.

Я выключил фонарик, и теперь мы стояли в темноте, слушая горы и леса; наши мысли, словно гидролокаторы, скользили по стеклянной поверхности озера. Я повернулся к Дансо. Он смотрел в небо беспокойным, голодным взглядом — так, как смотрят люди, почти исчерпавшие свою жизненную энергию.

— Он вас пугает, — пробормотал я. — Разве нет?

Наступило недолгое молчание, затем он сказал;

— Раньше я никогда не работал по массовым убийствам. Я пропустил Данблейн, Иброкс, Малл, Локерби — пропустил их все. Я никогда не видел больше трех мертвых тел одновременно, да и то, что видел, было результатом ДТП.

— Я имею в виду не это. Я имею в виду его. Он вас пугает.

Дансо неловко передвинул ногу.

— Хотелось бы мне знать, как он узнал, что мы уже идем. — Он бросил взгляд на хижину. — Никто не видел, как он ушел. Когда сержант пинал дверь, мы были уверены, что он там. Можно подумать, там есть подземный ход — так быстро он ушел.

— Я имел в виду именно это. Он вас пугает.

Дансо поднял на меня взгляд и долго смотрел мне в глаза. Потом включил фонарик и осветил мои туфли. Они были покрыты черной слизью.

— Овечье дерьмо, — сказал он. — Прошу прощения — забыл сказать, чтобы вы взяли сапоги. Тут все кишит этими овцами.

Уважаемый мистер Тараничи!

Прошу мне верить, когда я говорю, что дела пошли очень, очень плохо. Действительно очень плохо. За последний час я успела много всего наделать, наговорить слов, которые никогда не смогу взять обратно. Я даже думаю, что, наверное, сошла с ума, потому что мир перевернулся вверх дном. Хуже всего, что я не знаю, кому теперь верить. Я обнаружила, что меня систематически обманывали. Но не думайте — я не параноик, это я знаю наверняка.

В то утро я лежала на диване и смотрела новости — снова об охоте на Малачи, — а Оукси работал наверху, в своей комнате. Это был еще один ужасный день. Дождь вовсю хлестал по крыше, и мне вдруг показалось, что наверху кто-то ходит, но я не придала этому значения. Только услышав, как хлопнула дверь, я приглушила телевизор и посмотрела на потолок — кто-то шел по лестничной площадке. Открылась и снова закрылась дверь, в ванной заскрипели половицы и зашумела вода. Сначала было слышно только это и шум дождя. Затем я услышала, как Оукси произнес на лестнице, произнес очень печально, словно собираясь заплакать:

— Я люблю свою жену.

Я тупо смотрела на лестницу, челюсть у меня отвисла. «Я люблю свою жену»? Откуда-то всплыл ядовитый пузырек подозрения. Должно быть, он говорил с Анджелиной. Но почему он говорил обо мне? Нагнувшись, я выключила телевизор, внезапно мне стало очень холодно. Перед моими глазами проплыли странные, нелепые картины: Оукси стоит перед раковиной, пиная кухонный шкаф; Оукси с убитым видом сидит в машине, когда мы возвращаемся из больницы, и, словно эхо, повторяет мои слова: «Отвращение? Отвращение». Да и Анджелина после визита в больницу начала следить за собой, даже мыться и краситься, зачесывать волосы так, чтобы они прикрывали лысые места; каким-то образом она смогла очистить кожу, и та приобрела вполне здоровый вид. Я взглянула на шкаф. Этого не может быть. Никак не может…

И тут я увидела Оукси, тяжело спускающегося по ступеням. Я подошла к лестнице, и он, увидев меня, остановился и молча покачал головой, словно боялся заговорить, словно то, что он собирался сказать, было слишком ужасно.

— Джо! — тихо сказала я. — Джо, почему ты сейчас сказал Анджелине, что любишь меня?

Он мог ответить что угодно, и я, вероятно, поверила бы его словам. Он мог все отрицать, мог рассмеяться или оскорбиться. Но ничего подобного он не сделал. Он сделал кое-что похуже. Гораздо хуже. Он не сказал ничего. Он просто стоял и пристально смотрел на меня.

— Это выглядит так глупо, — безжизненным голосом сказала я, чувствуя себя так, словно кто-то просунул мне руку между ребрами и сдавливает сердце. Кожа стала горячей, потом холодной, потом снова горячей. — Джо! Ну пожалуйста, Джо! Скажи мне, что ты шутишь. Ну давай — скажи, что это шутка.

— Мне очень жаль. — Он снял с перил свою куртку и накинул ее на плечи, достав из кармана ключи. — Лекс, ты можешь мне не верить, но мне и вправду жаль.

Пройдя мимо меня, он направился к двери.

— Джо! — Я смотрела на него, не веря себе. — Джо! Подожди. Подожди…

Он распахнул дверь, и в прихожую ворвался порыв шквалистого ветра с дождем, едва не сбив меня с ног, но Оукси наклонился вперед и вышел наружу, куртка на нем раздувалась и хлопала, словно парашют. Несколько секунд я стояла в дверях, растерянно думая о том, что мои туфли остались на кухне и без них я не смогу выйти. Но тут я увидела, как он достал ключ, услышала, как щелкнули дверцы машины, и поняла, что все это происходит на самом деле и он уезжает. Я выбежала босиком под дождь, ветер хлестал меня по лицу.

— Подожди, Джо! Подожди! — Он уже садился в машину. Он захлопнул дверцу, и, когда я взялась за ручку, центральный замок с шумом защелкнулся. Это повергло меня в панику. Я подергала ручку, ветер прижимал меня к машине.