Берега Флорьи заставляли на время позабыть о красоте Босфора: здесь всюду горели разведенные молодежью костры, ярко светил месяц, море нежно ласкало прибрежную гальку, а уносящиеся к самому небу звуки балалаек сливались со звуками бандуры, скрипки и аккордеона.

Однажды Мюрвет и ее дочери сидели за отдельным столом, который сделал для них Сеит. Дети, раскрасневшиеся и уставшие от растянувшихся на весь день игр на пляже, с аппетитом уплетали отбивные. Мюрвет же, завидев приближавшиеся к ним фигуры, почувствовала, как от волнения у нее перехватило дыхание.

Герой Турции генерал Гази, вилла которого была именно в этом месте, в сопровождении губернатора Мухиттина Алтындага и министра Шюкрю Кайи направлялся прямиком к их столу. На фоне обгоревшего на солнце лица его глаза казались особенно голубыми. Он был одет в спортивную рубашку и брюки для гольфа. Мюрвет увидела, как Сеит выбежал навстречу гостям, однако, как бы ей ни хотелось узнать, о чем они говорили, она ничего не услышала. После того как Гази договорил и благосклонно положил руку на плечо ее мужа, компания приблизилась ко столам. Паша оказался сесть за предложенный ему столик и предпочел подождать.

– Мы не торопимся, Сеит-бей.

Он указал на сидевших неподалеку Мюрвет и детей:

– Когда освободится тот столик, тогда мы и сядем.

Мюрвет, не дожидаясь просьбы мужа, тотчас же подхватила дочерей и пересела с ними на другое место. Ей было настолько волнительно осознавать, что Гази находится в шаге от нее, что она даже не заметила, как оставила на прежнем месте свою сумочку. И, когда Гази собственной рукой протянул ей забытую вещь, женщина рассы́палась в благодарностях.

– Вам не стоило беспокоиться, мы могли подождать, – ответил он.

– Неважно, генерал.

Мюрвет замерла. От волнения она больше не могла произнести ни слова. Дети, широко распахнув глаза, с удивлением рассматривали незнакомца. Тем временем Сеит жестом попросил помощников прибрать стол и постелить новую скатерть.

– Генерал, это моя семья. Они не чужие. Пожалуйста, присаживайтесь!

– Благодарю, Сеит-бей.

Затем, словно что-то вспомнив, Гази прибавил:

– А тот молодой человек еще здесь? Пусть станцует казачок!

– Генерал, вы спрашиваете о Рустеме?

– Да-да, о нем. Если он здесь, давайте его позовем.

Рустем был младшим сыном Гюль-ханым, родом из Батуми, и ее мужа Корбуклу Ибрагима-бея. У мальчика были блестящие черные волосы, такого же цвета глаза и очень тонкие черты лица. К двенадцати годам он мастерски овладел казачком, танцевать который мог, казалось бы, с самого раннего детства. Его гибкое тело, изгибавшееся подобно тетиве, могло часами без устали прогибаться, выворачиваться и подпрыгивать под аккомпанемент многочисленных аплодисментов. Зрители всегда были очень довольны. Гази, однажды случайно попав на его выступление, остался потрясен увиденным. Теперь же, всякий раз спускаясь в прибрежные кафе, он обязательно хотел послушать балалайку и посмотреть казачок.

Многие хозяева местных заведений были бывшими царскими офицерами. С наступлением вечера, когда начинала играть музыка, они облачались в казачью одежду: надевали синие рубахи с расшитым воротом, высокие сапоги, в которые заправляли шаровары, и пускались в пляс. То, что за ними с интересом наблюдал сам Гази-паша, только раззадоривало танцевавших.

В тот вечер все проводили время с невероятным удовольствием. Когда зрители собрались, Рустем вышел на сцену и, исполнив несколько крымских танцев, закрутился в казачке. Он танцевал так, словно его тело совсем ничего не весило, двигаясь с необычайной легкостью, внимая ритму и темпу музыки.

И в тот момент, когда он, выпрямив руки и встав на носки, походил на натянутую тетиву, какая-то маленькая девочка, сперва немного стесняясь, а затем уже более уверенно, направилась к Рустему. На вид ей было лет десять. Ее длинные светлые волосы, заплетенные в две косички, спадали на спину. Белая кожа, прозрачные голубые глаза – все выдавало в ней ее происхождение. Она двигалась с необычайным изяществом, взмахивала руками, как искусная балерина, и с удовольствием составляла Рустему компанию. Публика выглядела очень взволнованной. Как зачарованные, зрители не отрывали взгляда от невероятно умелого танца двух детей. Совсем юная пара – дети эмигрантов из Крыма и Богом забытого уголка России – в единодушии, которое сливалось в блеске их контрастных глаз, завершила танец, вобравший в себя тоску их отцов по Родине. Их выступление было настолько искренним, что на глаза всех зрителей навернулись слезы. Публика горячо зааплодировала. Дети, еле переводя дыхание, раскланивались. Однако впечатления оказались для маленькой девочки непосильной ношей: даже не успев вытереть со щек слезы, она потеряла сознание. Ее унесли. А Рустема подозвали ко столу Гази-паши. Когда рука генерала легла на его плечо, мальчик почувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Немного осмелев, он с гордостью посмотрел по сторонам. Разве мог он мечтать о лучшем подарке?

То лето, всецело посвященное морю, музыке и танцам, принесло множество приятных волнений и новых впечатлений. Сеиту удалось достаточно хорошо заработать. Однако Мюрвет все еще не решалась бросить свою работу. Ее муж не возражал. К тому времени они оба пережили достаточно взлетов и падений, чтобы не знать, насколько неожиданными те могут быть в будущем. Падения всегда врывались в их жизнь, как разрушительный ураган. Странно, но иногда Сеиту казалось, будто бы он специально поджидает очередного судьбоносного момента, дабы вновь это подтвердить.

До закрытия пляжного сезона оставалось ровно две недели. Все говорило об окончании лета: и усилившийся ветер, и ранние сумерки, влажным покрывалом опускавшиеся на округу, и участившиеся дожди. Дел становилось все меньше, и поэтому в один из будних вечеров Сеит подумал о том, чтобы поехать в город и провести выходные с семьей. Ужинавшие гости разошлись, как никогда, рано.

Он немного задержался, чтобы выпить с друзьями, и поэтому в последний поезд до Сиркеджи садился уже изрядно подвыпившим. Окончание лета всегда делало его меланхоличным. Несмотря на то что он любил и зимнюю прохладу, и снега, жизнью он мог наслаждаться только летом. Когда оно проходило, возвращалась память о прошлом. Возвращалась и былая печаль.

Вагоны были пустыми. Сперва он планировал немного поспать. Однако над ним словно нависла какая-то необъяснимая тяжесть, а грудь давило удушающее чувство тоски. Он вышел в тамбур. Ветер, бивший в лицо, помог Сеиту прийти в себя. Вернувшись на свое место, он прислонился к окну и глубоко вдохнул. Огни станций, то и дело проносившиеся мимо, казались ему летевшей в глаза звездной пылью. Стук колес, долгие гудки поезда – все это словно переносило его назад, в прошлое. День 1917 года, когда он выехал из Петербурга, дабы добраться до Крыма, пронесся перед его глазами. Два имени, вертевшиеся в голове, еле слышно сорвались с губ:

– Дорогие Джелиль и Татьяна, где же вы теперь?

Поезд, на котором они бежали тогда, остановили большевики, и Сеита спасло лишь то, что они с друзьями сумели вовремя спрыгнуть с состава и спрятаться в пшеничном поле. Вспоминая, как однажды под Рязанью он встретил притворявшегося крестьянином бывшего царского офицера Степана Миловича и их последующую поездку в Ростов, Сеит удивился тому, насколько живой и яркой оставалась его память. Значит, душа хранила воспоминания, старательно возводя преграду, которая сдерживала самые болезненные из них. Сейчас преграда пала.