До сих пор гадаю, подписала ли какая-либо из редакций такой взаимовыгодный договор с цензурой.

* * *

Как забавно (символично), почти бескровная гибель советской власти совпала с нарождением Интернета[381]. Он ее, конечно, всенепременно бы сокрушил – не надо и падения мировых цен на нефть. Но как бы это было, как тягались бы обе могучие силы – чем не сюжет для романа в стиле альтернативной истории?

* * *

1991 год. 20 августа. Позднее утро, и в поезде метро, идущем к «Баррикадной», всё совсем как обычно: «челноки» с клетчатыми баулами, клерки в офисном прикиде, старики, дети малые с мамашами. Парочки милуются, кто-то дремлет, кто-то что-то читает. Будто и не интересно никому, что под звуки вчерашнего «Лебединого озера» вся жизнь на поверхности переворотилась. Или может переворотиться.

Но вот нужная станция.

Шаг из вагонных дверей, и мгновенное ознобное понимание, что у всех, кто вышел на «Баррикадной», дорога теперь одна: к Белому дому. И уже не разобщены мы, каждый в себе и каждый за себя, а идем словно бы единой колонной, сама собою образовавшейся. Ускоряем ход, друг на друга поглядывая, и – Господи! – какие же хорошие, чистые лица, у всех, кто рядом и поодаль тоже.

И – площадь, запруженная народом. Да, да, я не оговорился, так и ощущалось, что не людьми, а именно народом. Вожаки с высокого балкона швыряют вниз будоражащие лозунги. Ждем, понятно, Ельцина, но он при мне так на балконе и не объявился. Говорим про какого-то – майора ли, полковника ли – Лебедя, который со своими солдатами прислан был будто бы арестовывать нашего президента, но переметнулся на его сторону. Расступаемся перед Шеварднадзе – и он, ура, с нами, и он за нашу и вашу свободу. А парочки всё милуются, но уже не просто так, а, знаете ли, словно на баррикадах, и можно, верите ли, погибнуть, не долюбив, не докурив последней папиросы…

На ночь, как самые храбрые из нас, я не остался. Вернулся, чтобы ехать домой, в метро, а там… да было ли, да видел ли я только что высокое августовское небо, бескрайнюю площадь и те хорошие, родные уже лица? «Челноки с баулами», пенсионеры, гости столицы, офисный, как позже стали говорить, планктон… И каждый своим озабочен. И каждому больше ни до чего. Какое уж тут единение?

Так тот день и живет в моей памяти. Ликованием, что мы вместе, что мы непобедимы, никогда более не повторявшимся. И разочарованием – как бы не навсегда.

* * *

Союз писателей, как и Советский Союз, рухнул в три дня. Интересно, что ни с архитекторами, ни с художниками, ни с театральными деятелями, ни с композиторами этого не произошло, – союзы их, конечно, сильно ослабели, но стоят, как стояли. Оно и правда: слова не ноты. Жгутся больнее – до разрыва аорты.

Открытый раздрай пошел еще на VIII съезде писателей СССР (1986), вылился несколькими месяцами спустя в форменный скандал на съезде уже республиканском, неделю за неделей, день за днем сотрясал фундаментальный Дом литераторов.

И ясно было, что развода не миновать, но «левые», по тогдашней терминологии, а сейчас сказали бы – либералы, так сцепились в клинче с «правыми», то есть с коммуно-патриотами, что разорвать этот узел можно было только со стороны.

Потребовался, как и в истории с СССР, путч. Тот же самый, августовский, 91-го года, когда секретари «большого» Союза собрались на полутайное заседание. Не то чтобы присягнуть президенту Янаеву и не то чтобы отмежеваться от президента Ельцина, но собрались. Умный Верченко был уже не у дел, умный Михалков хранил державное молчание, и резолюции никакой не приняли, но кое-кто из самых неосмотрительных секретарей всё ж таки в поддержку ГКЧП высказался.

О чем 23 августа в «Комсомольской правде» и раструбили на всю страну секретарские помощники, на этом заседании безмолвно присутствовавшие.

И – понеслось. Уже в тот же день кого-то из литературных генералов отстранили от своих обязанностей – «за недостойное поведение», а кому-то – почувствуйте разницу, «за двусмысленное поведение» – предложили добровольно подать в отставку. Назавтра скопом приняли – еще в Союз писателей СССР – больше сотни кандидатов, либо томившихся на входе, либо и не помышлявших туда войти. Послезавтра – «как демократическую альтернативу писательским организациям, запятнавшим себя», создали Союз писателей Москвы. А послепослезавтра решением собрания журналистов от руководства «Литературной газетой» был отстранен Федор Бурлацкий[382]– и причина, как в постановлении сказано, «в необъяснимом отсутствии в редакции в дни путча, когда по существу оккупированная газета осталась без главного редактора».

И я там был. Мед-пиво не пил, конечно. И роли сколько-нибудь заметной в событиях, конечно, не играл. Но – был, и знаю теперь, что ломать – не строить.

Поскольку построить хоть что-нибудь путное не удалось.

Как тогда казалось, потому что не нашлось лидера. «Может, ты первым сядешь?» – спросили, помнится, у Григория Яковлевича Бакланова, но тот протестующее отмахнулся: «У меня журнал». И у Ананьева тоже был журнал, и у Андрея Дементьева – дело понятное и в пору гипертиражей, безусловно, более значимое. Журнала, правда, не было у Евгения Александровича Евтушенко, и он с налету взялся, но тут же слинял – в Америку, конечно. Вот так оно и получилось, что в «Литературной газете» чередой пошли главные редакторы – один другого хуже, а «первыми», то есть к кремлевской вертушке, в Союзе писателей сели люди либо случайные, либо, возможно, и достойные, но никак не харизматики.