Надо мыслить здраво.

— Пока я здесь, он не войдет.

— Если никто его не впустит, — уточнил колдун.

Ответом было напряженное молчание.

Впустить тварь.

Избавиться… кому это надо?

Шину, которая, возможно, собралась замуж за своего тьеринга? А без моего согласия ни о каком замужестве и речи быть не может. Я соглашусь, но… она не знает.

Кого она помнит?

Ту прошлую слабую Иоко с затуманенным разумом, не привыкшую жить одной. И как знать, не вернется ли она вместе со своей беспомощностью, зависимостью от матери. И быть может, проще договориться с этой самой матушкой на… малую услугу.

Это ведь просто.

Открыть ворота. И позволить твари войти. Даже не убийство, а…

…если еще матушка денег пообещала…

Нет, это все…

…только Шину, Мацухито и Араши выходят из дому. Если пообещать…

Хватит.

Сомнения разрушают, а я… я боюсь? Определенно. Было бы странно не бояться потустороннего существа, которое ждет где-то там, за оградой… а если оно вновь попробует пробраться? Если защита не выдержит? Если… исиго слаб. Ему и прошлое противостояние боком вышло. И конечно, он попытается меня защитить, но… своя шкура ближе к телу.

А если он сам? Что проще… ему нужна Юкико, а я, вместо того чтобы просто вручить девушку мужчине, как принято было поступать здесь, чего-то там требую. Взаимности какой-то… это ведь смешно по местным меркам.

Я должна была обрадоваться.

Если не ноги целовать, то всяко руки… необычайная милость, а мы тут носами крутим… что ждет Юкико, если меня не станет?

Ничего хорошего.

Определенно.

Другие-то покрепче, а она… дитя неразумное, привыкшее, чтобы о ней заботились. И пусть боится колдуна, но, оказавшись в ситуации, когда идти некуда, примет его предложение.

Покровительство.

Смирится.

И попытается приспособиться к новой жизни.

Он меня защищал! Что за… неужели тварь где-то там поет новую песню, тихую, что осенний ветер, но все равно преисполненную яда? Нельзя ее слушать.

Нельзя.

И не получается.

Выгодно… Араши? Она явно тяготится опекой…

Нет, в ней нет подлости.

Нет ли? Откуда тебе знать.

А слезливая Мацухито, которая в глубине души не одобряет перемен. Если матушка пообещала пристроить ее в хороший дом… мечта местных женщин… а матушка горазда на обещания. Она умеет слышать людей. И умеет говорить так, чтобы люди услышали и ее…

— Ты тоже слышишь? — Я повернулась к колдуну, который сидел, закрыв глаза.

Он кивнул.

— А вы?

— Что? — Шину моргнула. А взгляд туманный и плещется в нем что-то такое… не страх — сомнения. А ведь у каждой души свои струны. И если знать, как играть на них…

…тварь знает.

Она видит всех нас. И рано или поздно, но найдет ту, кто согласится…

Дежурить? Почему бы и нет, так даже лучше…

Бежать?

О да, бегите… вас встретят… им, другим, ничего не грозит, если послушают они голос разума… да-да, именно разума… ведь неразумно умирать всем и в этом доме.

— Хватит! — Я ударила ладонью по столу. И девочки заморгали, выпадая из наведенного сна. — Надо что-то сделать…

…колокольчики.

В храме их висело множество. И в доме где-то оставались…

Фонарики.

Эти точно есть, и если помогли в русалочью ночь, то почему бы и сейчас им не сработать? Что еще…

— Мацухито, среди твоих трав есть такие, которые могут… отпугнуть это?

Оно заворчало.

Оно было крайне недовольно, и значит, мы на правильном пути.

— Полынь. — Мацухито всхлипнула, но как-то не слишком убедительно. — И белая осина…

Колдун кивнул. И, почесав кончик носа, добавил:

— Соли бы…

Соль у нас имелась. Целый мешок соли, обошедшийся в приличную сумму. Она, привычная в моем мире, здесь стоила немало.

Соль рассыпали дорожкой у ворот.

И тварь заворчала.

Она уйдет.

На время.

Люди смешны. Думают, что умнее… сильнее… неправда… у людей нет времени, а у призрака целая вечность впереди…

— Это временные меры. — Кэед стояла, опираясь на стену. — Я слышу его… оно уговаривает меня помочь… обещает исцеление… там возможно всякое. А у тебя что?

— Призрачный клинок. — Араши провела ладонью по воздуху, который вдруг сгустился, проявляя тот самый клинок. — Отец рассказывал… давным-давно жил человек, которого звали Анагурэ Кимо. Он был кузнецом и делал клинки… и стал таким мастером, что не было никого, кто бы не слышал его имени…

Пес ворчал.

И бродил у ограды. Почти отступивший — надолго ли? — он все равно продолжал ждать. Давайте, люди, послушайте… помогите… все вы — жалкие твари, не достойные ничего иного, кроме как быть разорванными…

…убийцы…

Призрак помнил боль. И обиду. И удивление — как могло получиться, что тот, кому он доверял, поступил… подобным образом?

Мне жаль.

Жалость не спасет.

— …его семью убили, желая выведать секрет особой его закалки… и тогда мастер пообещал сделать клинок, равного которому не будет во всем мире. Он ковал его семьюжды семь лет, закаливая в воде и собственной крови.

Мне действительно жаль.

Жалость теплая, а зверю холодно. Он бродит и вздыхает, скулит совершенно по-собачьи. Если жаль, то впусти… обогрей… положи руку на загривок, если рискнешь.

Не рискну.

Я знаю, что это — уже не собака, которой он был при жизни. Собак я не боюсь, даже очень злых. А это…

— Он вложил в сталь собственную душу и, когда клинок был готов, просто-напросто умер…

Все умирают.

Кто-то долго, кто-то быстро… если я сама выйду, то смерть будет легкой. Сердце оборвется…

Никому не нужно умирать, особенно мучительно. Если бы я знала, как освободить эту несчастную душу…

Что-то изменилось.

И исиго, до того дремавший с мешочком соли в руках, встрепенулся, а перышки в волосах его поднялись.

— …когда Сэкунаро Ито, сын человека, который приказал убить семью мастера, взял клинок в руки, он сделался безу мен. Он разрубил пополам своего сына… а потом и жену, и всех, кто стоял во дворе… и прятался в доме.