Последний могольский правитель Лакхнау, Ваджид Али-Шах, пришел к власти в 1848 году, а в 1856-м был отстранен от должности британцами, когда город присоединили к постоянно разраставшейся части Индии, подчинявшейся непосредственно британцам. Вскоре после насильственного изгнания Ваджида в Калькутте вспыхнул антибританский мятеж, вошедший в историю как восстание сипаев. Осада иностранной общины Лакхнау войсками повстанцев и ее освобождение солдатами регулярной британской армии стали хрестоматийным эпизодом той ужасной войны. Эти события произошли всего за десять с небольшим лет до приезда из Огайо Изабеллы Тоберн, вознамерившейся научить индийцев правильной жизни. Иными словами, славное и упадочное великолепие Лакхнау при последнем навабе было в ту пору еще совсем недавним прошлым.

Многим из того, что нам известно о Лакхнау в периоды до и после британской аннексии, мы обязаны местному журналисту и писателю Абдулу Халиму Шарару, поклоннику поэзии на урду, который в 1913 году начал создавать большой цикл очерков, описывая исчезавшие на глазах картины жизни. Описанный Шараром порядок был таким: британцы и их гарнизоны держали город под контролем, но в то же время побуждали его номинальных правителей вести прежний приятный и разгульный образ жизни, нисколько не мешая им предаваться гаремным удовольствиям. Шуджа уд-Даула, писал Шарар, “питал врожденное пристрастие к красавицам, любил пляски и песни. По этой причине в городе имелось такое множество базарных красоток и танцовщиц, что все улицы и переулки буквально кишели ими. Из-за милостей и наград, которыми осыпал их наваб, этим женщинам жилось так легко и богато, что у большинства куртизанок имелись собственные жилища с двумя или тремя прилегающими к ним роскошными шатрами”.

Это были последние дни индийской гаремной культуры. По словам Шарара, когда наваб путешествовал, шатры куртизанок “с большой пышностью водружали на телеги, запряженные волами… и приставляли к ним для охраны отряд из десяти или двенадцати солдат. А поскольку так было заведено у правителя, все богачи и вельможи из его подданных следовали его примеру и тоже брали с собой в путешествия куртизанок”.

Так же было заведено и у преемников Шуджи. Его сын Асаф уд-Даула, по словам Шарара, интересовался главным образом развлечениями, и британцы снабжали его деньгами, чтобы он мог ни в чем себе не отказывать. У Асафа была и страсть тратить деньги на “украшение и благоустройство города”, что должно было “удовлетворять его желание проводить жизнь в роскоши и пышности”. Последний властитель, Ваджид Али-Шах, начал свое правление с попыток вернуть себе некоторую независимую военную мощь, поэтому он часами разъезжал верхом на коне и муштровал солдат. Однако ключом к его подлинным интересам было, по словам Шарара, создание “маленькой армии из красивых девушек”, которых муштровали точно так же, как и мужчин.

Не прошло и года, как Ваджиду надоело военное дело. Все больше времени он проводил “среди красивых и распущенных женщин, и вскоре столпами государства и главнейшими людьми в стране сделались танцовщицы и певицы”. Ваджид слагал стихи о собственных любовных чувствах и амурных похождениях своей юности. По этому поводу Шарар заметил, что если “мало кто из вельмож и знати не давал в ранней юности полной воли своим чувственным желаниям”, то один лишь Ваджид Али-Шах “сделал всеобщим достоянием свои плотские прегрешения”. Он влюблялся в “носильщиц паланкинов, куртизанок, домашних служанок, женщин, входивших во дворец с какими-нибудь поручениями, – словом, в множество женщин, а поскольку он был престолонаследником, то все охотно принимали его любовные ухаживания”. Раз в год он устраивал театральные спектакли, где разыгрывались совершенно чуждые исламу сцены любовных приключений Кришны. Ваджид играл самого Кришну, а “нарядные и добродетельные придворные дамы исполняли роли доярок бопи – возлюбленных Кришны”.

В этом портрете Ваджида и его ближайших предков отразился естественный процесс разложения, определившего судьбу восточных деспотов. Пускай энергия и могущество, присущие таким личностям, как Акбар и Аурангзеб, давно испарились, зато упадочная гаремная культура по-прежнему процветала. Жизнь двора и знати в Лакхнау в те годы отличалась не только вольностью сексуальных нравов. Ценились утонченные удовольствия самого разного рода. Шарар рассказывал, что бешеным спросом пользовались сказители: едва ли можно было найти в Лакхнау хоть одного богача, у которого не было в свите собственного сказителя. Наблюдался расцвет любовной поэзии на урду, причем в моде были такие стихи, что “трогали души людей особенно чувственных и Владыки”. В Лакхнау зародился особый поэтический жанр, называемый Шараром васохт: шестистишие, в котором поэт воспевает любимую, описывает ее красоту и сетует на свою безответную страсть. А затем он выдумывает новую, несуществующую любовь, и рассказывает своей настоящей любимой, что влюбился в другую, и принимается восхвалять ее красоту и очарование, пока ему не удается сломить гордыню и сопротивление упрямицы, после чего девушка уступает влюбленному. Как и всегда в могольской культуре, повсеместным развлечением оставались танцы. Среди других популярных способов развлечения были звериные и птичьи бои, в которых участвовали самые разные животные, от петухов до слонов.

А в центре этой сладкой жизни находились куртизанки, которые зачастую были весьма искусными танцовщицами и умели наизусть читать длинные стихотворения и поэмы. Выясняется, что “танцовщицы и певицы” (так именовались куртизанки в британском административном перечне категорий населения) принадлежали к богатейшему слою общества. После того как в 1858 году британцы прорвали осаду Лакхнау, многих куртизанок обвинили в пособничестве мятежникам и конфисковали у них имущество. А в это имущество, согласно муниципальным записям, входили дома, плодовые сады, фабрики и розничные лавки, торговавшие продуктами и предметами роскоши. Британцы также составили опись предметов, захваченных у трехсот наложниц, живших в гареме Ваджида Али-Шаха. Там значились “золотые и серебряные украшения, усеянные драгоценными камнями, вышитые шали из кашемировой шерсти и парчи, расшитые драгоценностями головные уборы и туфли, мухобойки с золотыми, серебряными, нефритовыми и янтарными ручками, серебряные столовые приборы, нефритовые кубки, тарелки, плевательницы, кальяны, серебряные приспособления для сервировки и хранения еды и напитков, а также ценные предметы домашней обстановки”, общая стоимость которых была оценена приблизительно в два миллиона долларов (в ценах 1857 года).

Шарар неодобрительно рассказывал о привилегированном положении куртизанок: такое ощущение, что наш любитель поэзии урду сам впитал викторианскую мораль. “Общение с куртизанками началось во время правления Шуджи уд-Даула, – писал он. – Среди знати стало модным общаться с какой-нибудь красоткой с базара или просто ради наслаждения, или ради того, чтобы выделиться в обществе… Эти глупости зашли так далеко, что даже появилось мнение: если кто-то не общается с куртизанками, то его нельзя считать культурным человеком. Это привело к падению нравов в Лакхнау. В настоящее время здесь еще можно найти куртизанок, общение с которыми не считается зазорным, в их дома можно входить открыто и без стеснения”.

Но то, что оставалось от прежнего образа жизни, было всего лишь бледной тенью былого. Правда, для некоторых богачей в Лакхнау, пожалуй, даже в начале ХХ века досужее общение с женщинами было главным развлечением в жизни, но вряд ли таких людей было много, и не только по причине нравственного давления со стороны миссионеров. Британцы, некогда предпочитавшие не вмешиваться в общественную жизнь “туземцев”, не только конфисковали у куртизанок их богатства, но и – что, возможно, гораздо хуже – заставили их превратиться в обыкновенных проституток. Учитывая, что в Лакхнау расквартировали тысячи британских солдат (особенно после подавления восстания сипаев), колониальная администрация приняла те же меры, что принимались по всей Индии: учредила закрытые лечебницы для проституток, у которых выявлялись венерические болезни, и лал-базары для солдат. Лишившись княжеского покровительства после того, как британцы присоединили Лакхнау к своим территориям и прогнали наваба, многие бывшие куртизанки были вынуждены обслуживать британские войска, размещенные в их городе. Излишне говорить, что новых клиентов нисколько не интересовали ни изыски индийского танца ноч, ни любовные песни на языке урду. “Навязывание правил, призванных бороться с заразными болезнями, а также суровые штрафы и наказания для куртизанок за их причастность к восстанию ознаменовали начало постепенного вырождения прежде высоко ценившегося культурного сословия в рядовых проституток, – так писал британский историк, специалист по той эпохе. – Женщины, которые некогда общались с князьями и вельможами, наслаждались сказочно роскошной жизнью, располагали и людьми, и средствами для достижения своих социальных и политических целей, выступали хранительницами культуры и законодательницами мод, с приходом британцев оказались в крайне сомнительном и уязвимом положении”.