Но при Аурангзебе атмосфера изменилась. Наметился уклон в сторону более сурового и требовательного ислама, в чем-то уже предвосхищавшего ваххабитское “пуританство”, которое позднее возникнет в Аравийской пустыне, и уход от относительно беззаботного сенсуализма прежних индийских традиций. Аурангзеб отверг легкомысленный эклектизм таких своих предшественников, как Акбар – первый из династии Великих Моголов, родившийся в Индии, и любитель культурного разнообразия, как сказали бы сегодня. Акбар отмечал индуистские праздники, брал в жены индусок, привлекал индусов-союзников в ряды моголов, делая их эмирами или принимая в знатное сословие. Аурангзеб, напротив, был суров, нетерпим и воздержан. В удовольствиях он видел тщету и наваждение. Он создал нечто вроде полиции нравов, предвосхитив тем самым события XX века, когда муллы захватили власть в Иране и ненадолго – в Афганистане. А еще Аурангзеб стал последним из великих и всемогущих могольских правителей. После его смерти империя, созданная воителями, говорившими на фарси, некогда явившимися из Афганистана, начала медленно таять. Ее поглощала Британия, проводившая в жизнь свою политику постепенного расширения. А с приходом британцев и прочих викторианцев, которые явились за ними следом, – чопорных управляющих, миссионеров, социальных реформаторов, стремившихся освободить индийских женщин от оков “средневековой” рабской зависимости, – сексуальной культуре Индии предстояло пережить величайшее испытание.

В 1870 году Изабелла Тоберн – пламенная, глубоко религиозная и предприимчивая миссионерка-методистка из Сент-Клерсвилла (штат Огайо) – прибыла в бывший могольский центр культуры и искусства Лакхнау и немедленно принялась спасать его от погибели. Тридцатилетняя незамужняя Тоберн была не первой протестантской миссионеркой в Лакхнау, хотя до начала XIX века в Индии всякая миссионерская деятельность была запрещена – вплоть до этого времени британские власти опасались оскорбить религиозные чувства как индусов, так и мусульман. Но в 1813 году британцы распахнули двери Индии для миссионеров, уступая давлению со стороны евангелистов, которые утверждали, как выразился великий парламентарий и воинственный противник рабства Уильям Уилберфорс, что “наша религия – возвышенная, чистая и благотворная, а их вера – подлая, распутная и жестокая”. Здесь следует обратить внимание на слово “распутная”, так как британцы приняли историческое решение – пожалуй, историческое скорее для самой Индии, нежели для британцев, – ознаменовавшее начало новой эпохи в британском отношении к Индии: если раньше англичане придерживались политики невмешательства в местную культуру, то отныне они заняли нетерпимую и неуважительную позицию. Индия превратилась в поле деятельности не только для миссионеров, но и для моральных “крестоносцев” и разнообразных общественных благодетелей, которые рьяно взялись выполнять цивилизаторскую миссию в ее британском варианте. “Разве сторож я индусу, индейцу, готтентоту?” – риторически вопрошал англиканский епископ из Оксфорда, приходившийся к тому же сыном Уильяму Уилберфорсу, а потом сам давал ответ, в котором по сегодняшним меркам слышится и самодовольство, и снисходительность: “Если все мы произошли от одних родителей, тогда и дикарь-скиталец, и размалеванный варвар суть братья твои”. Среди следствий такого нового, “крестоносного” подхода было и новое ужесточение, касавшееся сексуальных контактов между колонизаторами и колонизованными. Хотя, как доказывает пример Бёртона, едва ли они когда-либо прекращались. Другим, гораздо более важным следствием стало распространение миссионерских школ для индийских детей. Там дети подвергались, как выразился историк Лоренс Джеймс, “грубейшей и глупейшей пропаганде”.

Важно отметить, что в силу престижа колониальной власти эти миссионерские школы пользовались большой популярностью среди индийцев, стремившихся пробиться в высшие слои общества, хотя сами индийцы никогда не принимали христианство в массовом порядке. В результате сформировалась некая новая элита, воспитанная в духе протестантизма и западной сексуальной морали, причем не только в формально христианских школах, но и в британской образовательной системе в целом. Большинство лидеров движения за независимость Индии, в том числе сам Ганди (Лондонский университетский колледж) и Джавахарлал Неру, первый премьер-министр Индии (Харроу, затем Кембридж), были детьми западного воспитания, на его основе создававшими некую гибридную культуру. Ни Ганди, ни его друга Мотилала Неру, отца Джавахарлала, носивших национальную индийскую одежду, никак нельзя было назвать смуглыми англичанами. Однако с годами тот престиж, которым пользовалось образование западного образца, способствовал переменам, начавшимся еще при Аурангзебе (хотя сам Аурангзеб ориентировался, конечно же, на иные идеалы, нежели христианская Европа). Это были серьезные перемены, повлекшие за собой множество последствий. В том числе они ускорили разрушение той сексуальной культуры, которая существовала в Индии на протяжении веков. И этот закат сексуальной культуры Индии представляет собой исключительный феномен мировой важности. Незадолго до прибытия Изабеллы Тоберн в Лакхнау в большинстве стран мира еще преобладала гаремная культура (я уже много раз употреблял этот термин), и лишь в немногочисленных странах Запада, на небольшом пространстве христианского полуострова, господствовала совершенно иная идеология. К тому времени, когда Тоберн сошла со сцены, то есть к началу XX века, западный идеал моногамии уже успел стать глобальной нормой. Такой колоссальный общественно-нравственный сдвиг произошел отчасти благодаря изменению британской позиции. Одно время англичане, жившие в Индии, видели в этой стране просто праздничное зрелище, и британские набобы охотно имитировали индийский стиль в своих роскошных домах. В XIX веке многие британцы – особенно те, кто сравнивал Индию со своей викторианской родиной, – считали ее отсталой и ужасной страной, нуждавшейся в неотложных реформах. В то же самое время и колонизированные индийцы, немного походя в этом на средний класс в Англии, усвоили и впитали викторианскую сексуальную мораль, отчасти из снобистского желания отождествить себя с завоевателями. А потом, спустя десятилетия, когда уже сама Британия и остальные страны Запада стали исповедовать почти языческие, во всяком случае явно не викторианские, взгляды на сексуальную жизнь, в которых парадоксальным образом была заново оценена древнеиндийская эротическая культура, тот эротический консерватизм, который переняли индийцы, продолжал стойко существовать в самой Индии.

Лакхнау как один из самых крупных городов северной Индии стал естественной мишенью для миссионерской деятельности, и наибольшее влияние там, по-видимому, обрели американские методисты. В 1862 году методист Дж. Г. Мессмор основал там учреждение, которому впоследствии предстояло стать Христианским колледжем Лакхнау. Оно и по сей день остается одним из главных образовательных заведений в городе. Церкви существовали в Лакхнау уже давно, потому что европейцы селились и преуспевали там еще во второй половине XVIII века. Миссионерам, уже работавшим в городе, среди которых был и брат Изабеллы Джеймс Тоберн, удалось обратить некоторое количество людей там и в окрестных деревнях, так что небольшая христианская община уже имелась. Именно Джеймс написал Изабелле, еще остававшейся в Сент-Клерсвилле, и попросил ее приехать в Индию для выполнения задачи, которая оказалась не по силам миссионерам-мужчинам. Поскольку мусульманские обычаи возбраняли посторонним мужчинам какие-либо контакты с местными женщинами (разрешалось разве что беседовать, как он выразился, с “невидимками”, сидевшими за ширмой), Джеймс понял, что с великой задачей дать образование и внушить христианскую веру индианкам могла бы справиться лишь женщина-миссионерка. Именно это он и предложил своей сестре Изабелле.