составляет борьба со староверами59. Рассмотрим только один пример из повседневной жизни саратовского губернатора Александра Петровича Степанова (1835—1837), получившего в январе 1837 года приказание из Петербурга уничтожить Иргизские монастыри в Поволжье. Ему в этом чёрном деле помогал архиепископ Иаков. Сочувствующий староверам губернатор медлили с исполнением приказания, но Иаков торопил его и не раз присылал к нему своего «толкача» архимандрита Зосиму.

Наконец, 8 февраля в один из монастырей прибыло духовное и гражданское начальство, сопровождаемое небольшой воинской командой. На всякий случай. Пришли к настоятелю Корнилию и предложили превратить монастырь в единоверческий60. Пока шли переговоры, к монастырю прибежали около 300 человек из окрестных поселений. Они грудью встали у ворот монастыря и категорически отказались допустить представителей власти на территорию монастыря. При попытке архимандрита Зосимы приблизиться к церкви, староверы ударили в набат и стали кричать «Караул!» После бесплодных переговоров власти были вынуждены удалиться в г. Николаевск ни с чем.

Здесь губернатор собрал совещание, на котором было решено увеличить воинскую команду до 200 человек. 9 февраля команда подошла к монастырю, но на его защиту встали уже 500 староверов. При первой же попытке войти в церковь они все как один стали на колени и стали слёзно просить оставить монастырь на прежнем положении. Им прочитали Высочайшее повеление, но оно не возымело на народ никакого действия. Тогда им зачитали уголовную статью, грозившую им строгим наказанием за неповиновение царской воле и бунт, но народ единогласно заявлял:

– Перетерпим всякую казнь, нежели отдадим церковь нашу.

Уездный стряпчий закричал, что в случае упорства к монастырю доставят пушки:

– Государю-императору ничего не стоит, если и сто человек убьют одним выстрелом!

Но и эти угрозы не помогли. Две недели власти и 400 понятых уговаривали староверов, но те стояли на своём. Архиепископ Иаков не решился лично вступить в переговоры с непокорным монастырём и спровоцировал на поездку губернатора Степанова. Александр Петрович приехал к месту противостояния 21 февраля и обнаружил вокруг монастыря настоящий военный бивуак, костры и толпы народа. С помощью понятых и жандармов он зашёл на монастырский двор и приказал вытаскивать бунтовщиков по одному за ворота. Началось, как пишет Ф.Е.Мельников, «мамаево побоище». Староверы крепко сцепились между собой руками и ногами и не давали «выдернуть» себя из цепи. Понятые и жандармы стали жестоко избивать народ, и тогда, как докладывал потом губернатор в Петербург, «поднялся величайший шум, вопль, раздался звон колоколов», и во двор вбежало население ближайших деревень. Степанов приказал побоище прекратить и отступить от монастыря на версту. И уехал в Николаевск.

22 февраля он снова вернулся к монастырю и, не вылезая из саней, закричал староверам:

– Вы не повинуетесь государю-императору!

На что староверы отвечали, что «мы воле государя-императора ни в чём не противимся, только просим ваше превосходительство оставить сей монастырь на прежнем положении». У их превосходительства лопнуло терпение, и оно снова удалилось в город, пригрозив напоследок привезти пушки и сбить колокола. В Саратове он созвал всё губернское правление и попросил чиновников помочь ему разрешить возникший юридический казус. Правление квалифицировало действия староверов как бунт, и Степанов потребовал от местного воинского начальника командировать в Николаевск роту солдат и одну батарею. На всякий случай Александр Петрович послал министру внутренних дел Блудову запрос: что делать? Не дожидаясь ответа, губернатор стянул к монастырю своё воинство, но никаких действий не предпринимал.

Ответ из Петербурга пришёл 3 марта. Он был лаконичен и категоричен: монастырь должен быть взят во что бы то ни стало! На подкрепление к солдатам и артиллеристам прибыли 30 казаков с нагайками и пожарную команду с четырьмя пожарными трубами и брандмейстером. Потому что пошли слухи, что староверы якобы хотели себя сжечь.

12 марта Степанов со свитой чиновников и военных явился в монастырь. Снова пошли уговоры, а потом – угрозы, но с тем же нулевым результатом: как пишет Мельников, «482 мужчины и 617 женщин решили защищать свою святыню до смерти». Посовещавшись, 13 марта власти начали действовать прикладами, нагайками и водой. Люди лежали вокруг храма, крепко сцепившись друг с другом в клубок тел. Растащить их не было никакой возможности. Скомандовали «Пли!» – пока холостыми патронами – и стали лить на бунтовщиков воду. Казаки ударили в нагайки, в то время как пехота пошла в рукопашную и стала действовать прикладами. Понятые вместе с солдатами набросились на людей и стали вытаскивать их за ворота монастыря. «Работа» длилась около 2 часов, пока все 1099 человек, измокших до последней нитки, на сильном морозе не были свалены в кучу за оградой монастыря.

Степанов послал в Николаевск курьера за духовенством. Прибыл архимандрит Зосима и николаевский благочинный протоиерей Олпидимский. Последний в своём рапорте Иоакиму сообщал, что при въезде во двор монастыря он увидел везде текущие красные ручьи.

– Ну, господа отцы, – обратился к ним губернатор, – извольте подбирать, что видите.

С церкви сбили замки и храм был освящён святой водой. Мельников утверждает, что пока Зосима и Олпидимский правили в храме службу, «воинство и понятые разбойнически в присутствии губернатора грабили имущество монастырское». Все строения и хозяйственные постройки были разрушены, всю рухлядь и съестные продукты, которые не успели или не захотели разворовать, предали огню.

На этом дело не было закончено: был ещё суд, который приговорил 11 человек к наказанию кнутом и ссылке на каторгу. 326 человек наказали плетьми и вместе с настоятелем Корнилием были посланы на поселение. 16 человек (без телесного наказания!) сослали в Сибирь. Это были дряхлые старики.

«Так бессердечно и таким варварским способом был уничтожен самый знаменитый в истории старообрядчества духовный центр – славный Иргиз», – заключает свой рассказ писатель и видный деятель старообрядчества Фёдор Евфимьевич Мельников (1874—1950?).

Манифест от 19 февраля 1861 года

Законы надлежит писать неясно, чтобы народ чувствовал

необходимость прибегать к власти для их истолкования…

Мысль, приписываемая Николаю I

Подготовка к освобождению крестьян от крепостной зависимости сопровождался самыми нелепыми слухами и поступками. Волю ждали, о ней везде говорили, о ней ходили самые нелепые слухи. Н.А.Крылов приводит рассказы поволжских крестьян о том, что царь посылал волю в бочках с икрой, но господа не дадут её попробовать крестьянам и съедят всё сами. Пробовал царь послать волю крестьянам тайно, но помещики её задерживали на дорогах и не пропускали до места. Нашлись очевидцы, утверждавшие, что видели, как волю везли в Уфу и в Пермь на пяти тройках, а ямщики говорили, что в Казани она уже получена. 9 марта прошёл слух, что волю раздавали в Симбирске с соборной паперти. Потом прошёл слух, что один торговец из Спасска привёз листик воли с ярмарки и не хочет её продать даже за тысячу рублей. Торговец был смышлёный мужик: он припечатал листик к иконе и показывал её городничему, исправнику и другим господам, а они только руками всплеснули – украсть-то её никак нельзя!

Министр внутренних дел П.А.Валуев (1861—1868) в своём дневнике 5 марта 1861 года подтвердил, что народ был сильно разочарован реформой, которая окончательное и полное вступление закона откладывала на 2 года. Когда в Симбирске было официально объявлено о переходном двухгодичном периоде, в течение которых мужчины должны были по-прежнему работать на помещика, а от барщины освобождали только женщин, заговорили о том, что «мужичью волю» господа украли. Отправлялись ходоки на её поиски. Народ был так взбудоражен, что даже самые разумные старики становились легковернее детей. Впрочем, пишет Крылов, недоверие к господам дворянам у крестьян было сильнее всего.

В уездах «волю», т.е. сброшюрованные в толстую книгу положений манифеста от 19 февраля 1861 года, раздавали в руки отдельно помещикам и крестьянам. Крылов пишет, как крестьяне пошли со своим экземпляром книги к попу, чтобы перед чтением её отслужить молебен. Потом они пошли к местному грамотею. Читать крестьянин умел и каждое слово вроде бы понимал, но смысл предложений от него и от слушателей ускользал. Написано всё было суконным бюрократическим языком. Разъяснить крестьянам суть изложенного было некому – ведь господам они не верили, а даже грамотным крестьянам «барская» грамота была не понятна. Во избежание недоразумений симбирский губернатор запретил без дозволения начальства читать книгу крестьянам. Эта мера возбудила новые толки: значит, в книге было что-то такое, что начальство желало бы скрыть от народа. Книгу стали