Но помощи уже не требовалось: турки постыдно бежали из-под осажденной крепости. Ахалцихе отбился один.

Когда кампания 1828 года окончилась и русская армия, оставив гарнизоны в покоренных областях, удалилась в Грузию, в Ахалцихе остались два батальона Ширванского полка и рота херсонцев, а командование войсками и управление всем Ахалцихским пашалыком поручено князю Василию Осиповичу Бебутову, тогда только что произведенному в генералы. В помощь к этим войскам князь Бебутов собрал из местных жителей, карапапахов, отряд доброй конницы, которая и зарекомендовала себя сразу самым лучшим образом.

Когда карапапахи были готовы, начальнику их, Сулейман-аге, приказано было отправиться в Посховский санджак, чтобы с той стороны оградить нашу границу от нападения мелких разбойничьих шаек. 17 октября конница эта пришла в Цурцкаби и, принятая жителями с необычайным радушием, расположилась у них по квартирам. В самую полночь деревня внезапно огласилась ружейными выстрелами, криком и гамом – целая шайка, скрытая обывателями в своих домах, напала на сонных карапапахов. К счастью, карапапахи, сами разбойники по ремеслу, спали одним глазом и не дали захватить себя в совершенном расплохе. Прежде всего бросились они спасать своих лошадей и выручили всех, кроме тринадцати, затем, с разных сторон пробиваясь сквозь толпы, везде преграждавшие им дорогу, они, несмотря на темную ночь, успели собраться к дому Сулейман-аги – и по поверке людей оказалось, что из двухсот человек недостает только семи, но убиты они или взяты в плен – осталось неизвестным. До самого рассвета карапапахи храбро отстреливались в одном уголке Цурцкаби, а когда рассвело и они увидели перед собой пятисотенную шайку, то отступили в порядке в соседнюю деревню и там приготовились к новой защите. Тогда неприятель понял, во что ему может обойтись победа, и ушел в свои горы. Замечательно, что к поступку цурцкабцев отнеслись в то время как-то легко, и жители остались даже ненаказанными за свою изменническую выходку.

Впрочем, это был едва ли не единственный случай, возмутивший спокойствие Ахалцихского пашалыка. Скоро наступила зима. Русские засели в Ахалцихе как дома, нисколько не тревожась теперь изолированностью своего положения. Погода стояла снежная, но теплая, и только на горах бушевала метель, да крепчал мороз, убаюкивая мысль, что ни одна разбойничья шайка не рискнет нарушить покоя временной пограничной черты. К тому же, введенные русскими порядки не нравились только ахундам, муллам, да, пожалуй, еще горожанам; большинство же сельского населения было безусловно на стороне русских и искало с ними сближения. Кругом было все тихо и спокойно. Горные хребты, покрывшиеся уже к ноябрю глубокими снегами, оградили область непроходимой стеной от мелких нападений со стороны Аджары, и даже казачьи пикеты, за исключением немногих, стороживших горные проходы, были сняты.

Князь Бебутов, уроженец Армении, отлично знал не только восточные обычаи, но и наречия тамошних разноплеменных жителей, и кротким обращением скоро сумел приобрести себе такое доверие, что даже буйное и воинственное население самого Ахалцихе, фанатически преданное туркам, ни разу не обнаружило наклонности к какому-нибудь беспорядку. Беки, известные в прежнее время своими разбоями, и те не раз приезжали к нему на поклон и величали пашой. Популярность его в крае быстро росла. Каждый день приходили к нему толпы народа с просьбами о своих нуждах или так просто потолковать по обычаю всех азиатов, радуясь, что могут говорить с начальником без переводчика, которых вообще не любят, зная их проделки.

Из множества дел, нередко характерных, иногда даже острых, требовавших от князя Бебутова крайней осмотрительности и осторожности в произнесении приговора, были, например, такие.

– Раз, – рассказывает очевидец, – в правление собралось много народа: явились все почетные лица, все ученые турецкие юристы, кадии и муллы. По озабоченным лицам их уже видно было, что дело шло непростое. И действительно, по жалобе грузинского дворянина, видимо приниженного, плохо одетого и невзрачного собою, судился влиятельный старый бек, управлявший ахалкалакским санджаком. Шел оживленный и иногда страстный спор. Князь принимал в нем большое участие, то хмурясь и выражая неудовольствие, то расправляя брови и принимая довольный вид, когда течение дела принимало вполне спокойный характер, и увлечениям и спорам не оставалось места. Оказывалось, что в 1815 году, еще до Ермолова, во время одного из обычных тогда набегов на Картли, лезгины захватили недалеко от Гори молодую грузинку, которая при дележе добычи досталась местному ахалкалакскому владельцу Мута-беку. У несчастной женщины остались на родине муж и грудной ребенок. Бек, в свою очередь, взял ее себе в жены. Сначала грузинка тосковала по семье и родине, но скоро совершенно свыклась со своим положением, тем более что богатый и могущественный бек, сам происходивший из Грузии, настолько старался сделать ее жизнь приятной и легкой, что даже позволил ей остаться христианкой и принимать у себя грузинского священника. Так прошло почти четырнадцать лет. Когда русские взяли Ахалкалаки, законный муж потребовал возвращения ему жены по правилам христианского закона. Старый бек на основании законов мусульманских не хотел исполнить этого требования. Тогда решение предоставили самой женщине. Положение ее было до крайности трудное. С одной стороны, она уже приучилась к богатству, отвыкла от прежнего мужа и знала, что он ничего не может ей дать кроме бедности; а с другой, как христианка, она не могла отрешиться вполне от веры и преданий родины. И вот она предоставляет решить свою судьбу русскому паше, веря безусловно в непогрешимость его приговора. Вся трудность положения перешла теперь на князя Бебутова, на которого обращены были взоры всех мусульман. Законность была на стороне первого мужа, но отнять жену у почтенного мусульманина, оказавшего в короткое время так много услуг Паскевичу, особенно при взятии Ахалцихе, значило подвергнуть имя его страшному позору. А этот позор не только произвел бы взрыв негодования среди турок, но и мог вконец подорвать их доверие к беспристрастному отношению русских властей к делам религиозного характера. Бебутов решился обойти каноническое право, чтобы стать на почву общественных житейских отношений. При его умении влиять на спорящие стороны, дело скоро уладилось миром: грузинка осталась у бека, а бек заплатил грузину тридцать рублей серебром и в придачу дал серую куртинскую кобылицу. Так решались дела к обоюдному удовольствию тяжущихся. «И если случалась, – говорит один современник, – дисгармония в общем строе управления, то она происходила уже исключительно от его подчиненных».

В Ардаганской крепости, ближайшей к стороне неприятеля, комендантом был тогда командир казачьего полка храбрейший генерал Сергеев, в Хертвисской – майор Педяш. Казачий генерал распоряжался нередко в делах юридического свойства чисто по-казачьи, и жители обращались на него с жалобами к князю; князь отменял решения, а генерал обижался. Педяш был замечателен в другом отношении, именно – совершенным сумбуром в его управлении. Это был мистик, строгой, воздержанной жизни, углубленный в книги религиозного содержания и подчас выказывавший необычайные странности. Его высокая, сухощавая, серьезная фигура, манера говорить всегда таинственно, изысканными словами, производили на турок такое впечатление, что они «клали в рот палец удивления», качали головами и называли его русским дервишем. Писал он всегда туманно, витиевато, с примесью церковных текстов, и лишь немногие могли читать и понимать его рапорты. Получив, бывало, исписанный лист донесения Педяша, князь прочитает его, улыбнется и передаст к исполнению. Прочтет адъютант и спросит у князя: «Что делать, я не понимаю написанного?» – «Ну, братец, и я не понял, – скажет, улыбаясь, князь, – ты секретарь, турки тебя называют мирзою, – делай как знаешь. А впрочем, отложи бумагу, может быть, приедет проситель или тамошний бек, тогда из слов их узнаем, в чем дело». На Педяша турки, однако, никогда не жаловались, потому что он был человек добрый и безукоризненно честный.